Мы были бесправны. С детства жизнь открывалась нам миром взрослых, и они контролировали каждое наше действие. Утром дети обязаны были заправлять постель, и только после проверки, исправлений и замечаний, можно было одеваться, но только в ту одежду, которую нам выдавали.
Простенькое бельё, школьная форма, стрижка, прическа, выражение лица, тон разговора – всё это было в ведении взрослых.
Мы никогда не скандалили, не спорили с родителями или учителями. Чувства и мысли принято было скрывать. Наше молчаливое послушание не мешало воспитательному процессу - не отвлекало взрослых от их намеченного плана сделать из нас людей.
Странно, что я не жалуюсь... Результат оправдывает средства?
Никаких увеселений взрослые нам не устраивали. Это было не их обязанностью. И вообще, нам детям, никто и ничего не должен был и не обязан. Если выпускали на улицу – уже спасибо! Зимой – ледяные горки, лыжная тропа в парке, каток – пары, скользящие под музыку оркестра. А летом холодная уральская речка, беганье по брёвнам, которые были связаны на сплав. Под вечер кусок черного хлеба, посыпанный солью с зеленым луком и разломленный пополам огурец...
Книги в библиотеке домашней, школьной и городской. Дома говорили о книге, и никогда об её цене. На обороте книги была сумма – копейки. Тот, кто придумал подорожание книг, положил начало трагедии, свидетелями которой мы являемся.
Книги в нашем детстве были зачитанными. Очень редко мы держали в руках новенькие книги (только школьные учебники, и то не всегда). А в основном книги были с уже обтрепанной обложкой, страницы желтые. Книги читали, обсуждали, понимали, о них говорили, думали, запоминали на всю жизнь.
Ноты, в больших нотных отделах магазинов и огромных библиотек, были как бы эстафетой – на стареньких ветхих страничках оставались, проставленные уже чьей-то педагогической рукой, указания по аппликатуре или характеру произведения.
Я любила эти книги и ноты – они говорили, что я принадлежу миру, в котором жили те, кто узнал тайны Красоты до меня.
Нас никогда не шокировала старая книга или сборник нот. Наоборот, в подсознании была уверенность, что этой тропкой уже многие ходили и добились успеха.
Строгость и несправедливость были нормой. Всё время кто-то за что-то отчитывал – это называлось воспитанием, поэтому мною воспринималось безропотно, но грустно. Никогда никто из взрослых, не обнял меня за плечи. Я не слышала слов поддержки – их не было. Счастье моё – я и не знала, что они должны были быть, эти слова поддержки. Я и не знала, что учитель или родитель должен быть милым и симпатичным.
Милые и симпатичные, по отношению к детям, считались «добренькими», а значит наносили непоправимый вред ребенку. Избаловать ребенка, означало погубить его.
Была похвала (чаще в виде отметки), но её нужно было заслужить – просто так пятерками и четверками учителя не разбрасывались. Очень рано пришлось понять, что в предании жизни оптимистического настроения, положиться я могу только на себя.
Не унывала, когда получала несправедливые оценки, потому что не знала, что такое справедливые. Не ожидала отношения дружеского и доброжелательного, потому что не знала, что они должны быть. Послевоенная действительность с её страхами, подозрениями, опасениями, была средой моего обитания.
Мир учебы – это был особый мир. Это, конечно, здание школы и одноклассники. Но годы отодвинули многое и многих на такое большое временное расстояние и пространство, что все расплывчато и второстепенно, кроме одного: математика, с длинными алгебраическими примерами, литература, с сочинениями на свободную тему, география и история, черчение и рисование.
Было интересно летом купить учебники и уже в каникулы их пролистать с начала и до конца. Контурные карты, ноты, с заданием «на лето».
Пианино было всегда открытым – работа за инструментом – так это называлось. Всё было по-правдешнему, по–интересному, по-настоящему. Никаких скидок. Наоборот, со слабых требовали больше. Учителя и книги, экзамены и подготовка к ним – это была жизнь на особом острове. Там были трудности и их преодоление. Требования выстраивались как ступени, по которым я поднималась и взрослела.
Друзья и подруги, оставались лишь те, с кем можно было обсудить, поспорить, спросить, ответить, рассказать. Я была не одна и не одинока в мире учебы и знаний. Только этот мир объединял нас. Он не пугал, а наоборот обещал будущее интересное и содержательное.
В этом мире учебы было много случайных людей. Они в виде учеников или студентов плелись устало из класса в класс, с курса на курс. В наше время их было немного, но потом они размножились и нарожали таких же, как они детей. Им, также как их родителям, ничего не интересно, всё трудно и нудно. На увлеченных они смотрят, как на идиотов.
Мир учебы создавал защиту от трудностей, которые жизнь нам всем готовила.
Неспособных, к обучению и к деятельности, мы увидели на руководящих местах. Они возглавили и провозгласили Эпоху Невежества.
Эпоха Культуры была отвергнута. Её уничтожил фашизм. После войны, мы ещё по инерции придерживались традиций мирового образования, но откуда-то издалека доносились слова «демократия», «права человека», «права ребенка», «насилие над детьми». Все пошли туда, откуда доносились эти слова.
А пассаж в сонате Моцарта остался недоученным, приключения Робинзона Крузо кто-то не дочитал. Кто-то разделил детей на способных к обучению и неспособных.
Неспособным кто-то придумал дать льготы.
Хитрые способные быстро перебежали к неспособным, так им показалось выгоднее, и обосновались там. Теперь никто не мог их заставить учиться – они стали неспособными, а сами неспособные перестали трудиться вообще. Знаниями их кормили насильно, как манной кашей .
Позже неспособных превратили в больных – придумали даже специальную диагностику на неспособность. И хлынули на проверку своих неспособностей тучи лентяев!
Мир учебы опустел.... Кто-то украл Правду. Кто-то кому-то сказал, что образование, в наше дни, не так важно, как раньше... И все этому поверили.
А самое главное разрушили коридор, который ребенок должен был пройти – коридор образования. Видели в нем только дисциплину, муштру, обязаловку. И полностью игнорировали тот факт, что поколения культурных людей прошли этот коридор. Даже таланты, самоучки, сверхспособные люди прошли этот коридор образования.
Многие из нас могут намного интереснее меня описать свой мир учебы, со всеми трудностями и успехами этого периода.
Но, если я вас пригласила пройтись по нашим школьным коридорам, зайти в зал, где проходили школьные вечера, послушать голос любимого учителя из гулкой аудитории, то уже не плохо.
Стены наших школ и институтов помнят нас, я в этом уверена.
