Диалог с Современной Литературой (Лишь бы не было войны!)

Честно сказать, я удивлялась, что Современная Литература не оставила меня. Уже тридцать пять глав я печатала воспоминаний своего отца, которые он писал много лет, и была уверена, что Современной Литературе скоро надоест сидеть около меня.

- Мне некуда идти… - сказала она грустно – в мире сейчас не до меня.

- Тебе не скучно? – спросила я.

- А почему должно быть весело? Есть причины? – Современная Литература была настроена серьёзно.

- Но люди сегодня хотят отдыха. Военная тема надоела… - я проверяла Современную Литературу.

- Надоела кому? – услышала я умный её ответ.- И, кроме того, эта книга о твоём отце. О скромном человеке, который перечисляет имена героев, возможно, нигде и не упомянутых.

- Нет, это не так. Поставлены памятники, обелиски, в их честь названы улицы….

- Но книга твоего отца, как будто собрала их всех, этих героев, и он приблизил нас к ним.

- Спасибо тебе! – я не ожидала, что Современная Литература оставит свой громкий бизнес и будет помогать мне, опубликовывать мемуары моего отца, совсем не блестящего писателя.

- Он был блестящим рассказчиком? – спросила она

- Он был настоящим рассказчиком. Всё, что он говорил, было обосновано, пронизано мыслью и фактами. Ты понимаешь, я получила воспитание на его рассказах.

- О скромном и интересном детстве… – начала перечислять Современная Литература.

- О честности и порядочности. – Продолжила я.

- Но ты совсем другая, мне так кажется…. Ты человек искусства, мыслишь оригинально, по - своему.

- Я актриса, по своей природе. Жизнь воспринимаю, как кино,  со сценарием, который написан не мною…. А папа не был артистом. Он был очень добрым и мужественным человеком. Последний эпизод, когда он спас жизнь генералу и получил за это орден – это так похоже на него!

И я рассказала Современной Литературе, как я  четырехмесячная заболела воспалением лёгких. И как все врачи опустили руки и сказали, что мне не выжить. И отец носил меня в вертикальном положении несколько дней, чтобы не было отёка легких и спас меня.

А ещё он мог больному человеку заговаривать зубы. Я так и вижу его рядом с раненым генералом, которому он тоже рассказывал истории, дающие силы и энергию.

- Он помогал людям?

- До последней минуты. Приготовил нам с мамой завтрак, принял душ, был жаркий день, и прилег отдохнуть…

- И всё?

- И всё… Сердце остановилось. Я несколько лет не открывала чемодан с его записями.

- Он читал тебе что – то из того, что описывал?

- Рассказывал, о чем пишет. Пересылал моему брату копии. И всегда спрашивал: «Что будет с этими рукописями?»  Так спрашивают многие, кто оставляет бесценный материал…. Только, через несколько лет, после папиной смерти, когда поняла, что голос его не зазвучит больше, открыла это чемодан.

- И прочитала на одном дыхании!

- В листах была путаница, но мне удалось всё расположить в правильном порядке.

- А что ты сказала бы сегодня тем, кому есть что рассказать, но они не пишут свою книгу, потому что считают, что нет у них таланта.

- Что нет у них таланта, думали самые великие композиторы и писатели. Писать книгу – это труд! И это трудно… Я люблю читать то, что человек не мог не написать!

 

- А твоим друзьям, детям, внукам нравится то, что ты пишешь?

- Есть такая поговорка, которую я люблю: «Хочешь нравиться? Научись не нравиться!»

- То есть тебе всё равно, какое впечатление производят рассказы твоего отца на тех, кто читает?

- Они не производят впечатления. Они учат нас жить в крайне экстремальных условиях, оставаться человеком несмотря ни на что и ценить мирное время. Как бы нам тяжело не было, надо всегда помнить, что …

- Лишь бы не было войны! – рассмеялась Современная Литература.

- Лишь бы не было войны! – повторила я.

Воспоминания моего отца (Глава - 35)

Через пару дней ворвались в Старый Починок, около Смоленска, если не изменяет мне память. Окраина деревни оказалась не разрушенной.

Решили организовать баню. Интенданты выдали нам свежее бельё, и баня получилась отменная! Много воды, мыла и был даже пар. Последние банились мы с Васей Киншиным.

- После такой бани и умереть не грех! – сказал он.

Не спеша вытерлись, одели свежее бельё, новые портянки, испытывая кучу наслаждения. Я на минутку задержался с интендантами, а Вася пошел в штаб полка.

Вышел я из бани, впереди в метрах двадцати – Киншин идёт. Я решил его догнать, и вдруг послышался знакомый скрежет - налетели вражеские самолёты, и посыпались маленькие бомбочки. Одна из них сразила Василия Киншина…

Вот и осталась вдовой Лида Ефремова, так противившаяся расставанию со своим родным Василием.

Противник стал жестоко огрызаться. Он не наступал, но сопротивлялся остервенело.

Осень в тот год стояла золотая – тепло, солнечно. Но прелестями этими любоваться было некогда. Не до любования природой нам было…. На душе царило не спокойствие.

Вначале нам показалось, что так и будем без остановки гнать врага, и к зиме закончим воевать.

Если фашисты могли с мая по октябрь, за полгода, дойти до Москвы, то почему мы не могли с такой же скоростью изгнать его с нашей земли?

Подвыпив, Валерий Дыдзюль заявлял:

- С нашим приходом армия не знает поражений! Мы идём только вперёд!

Очень тяжёлые бои нам пришлось вести в районе Трегубого, где мы поддержали польскую дивизию им.Костюшко. Это был второй Сталинград.

Только на участок нашего полка противник производил по девять сот самолётовылетов ежедневно. Не могу понять, почему вражеские самолёты могли занять такое господство в воздухе? В листовках, которые сбрасывали фашисты, говорилось: уберите поляков! Поговаривали, что осталось совсем недалеко до Днепра, что Ошра рядом. Но продвижения вперёд не получалось.

В конце октября нас перебросили под Витебск, точнее в витебский «мешок», где тяжёлые бои вела 33 –я армия.

Мы пробирались сквозь Фёдоровку – Волосово, Жабыки, и ближайшие районы Витебска.

Под Трегубово меня контузило – руки и ноги покрылись экземой. Я был вынужден лечь в медсанроту. Пробыл там пару недель и пробрался в самый витебский «мешок», на высоту, которую Рыжиков и Маркович называли «Дунькин пуп».

Расположились мы в коллективном блиндаже, вход в него фашистские миномёты пристреляли. Через каждые несколько секунд раздавался взрыв мины. Из блиндажа просматривалась долина – в ней шли бои, атаковала танковая пехота.

Вечером поступало пополнение. К исходу следующего дня увозили гору карабинов и автоматов, чтобы вручить их новым солдатам, поступающим на смену погибшим.

Справа и слева от высоты расположились батареи. Несмотря на обстрел, я ползал по позициям, перевязывал раненых, и к вечеру отправлял их в медсанроту.

Наш «мешок» сужался, чтобы выбраться из него, надо было проскочить узенький перешеек, пристреленный  немецкой артиллерией. Не каждому удавалось проскочить в интервалах между разрывами.

Командиром полка, вместо Чигиря, назначили Евгения Ивановича Прояева. Чудесный оказался человек! Ему было двадцать девять лет. С ним прибыла его жена Александра Григорьевна – старший лейтенант медслужбы.

Постоянно шли перетрубации, перестановки, а мы с Рыжиковым и с Юрой Щукиным оставались на высоте «Дунькин пуп».

Как – то там ранило общевойскового генерал – майора, осколком разворотило затылок. На всей высоте я был единственным медиком. Оказал генералу первую помощь, всё как положено. Не помню его фамилию, но чувствовалось, что человек он незаурядный. Был я рядом с этим генералом до темна, а ранило его утром.

Как только появилась возможность, вывез его и сопровождал до самого госпиталя. Генерал приказал своему адъютанту записать мои реквизиты.

 Летом 1944 года мне вручили орден «Красная звезда», которым меня наградил этот генерал. Все наградные материалы прошли мимо замполита полка, который меня ненавидел. Я даже считал, что эту награду мне вручили ошибочно, но получил письмо от генерала с поздравлениями и сожалением, что награда столь мала, что я заслуживаю большего, но это был максимум генеральской власти.

Воспоминания моего отца (Глава -34)

На 8 – ое августа 1943 года на западном фронте командование назначило генеральное наступление.

От Ставки Верховного главного командования действия всех родов войск координировал маршал артиллерии Воронов.

Мы – артиллеристы гордились таким представительством от Ставки, наш человек – Артиллерист!

Рыжиков дни и ночи чертил, считал, как студент перед сессией. Мы точно не знали даты наступления. За день до боя, мы с Рыжиковым пробрались на наблюдательный пункт второй батареи, которой командовал Василий Горшков.

Рыжиков сам начал производить пристрелку целей. До прибытия в наш дивизион, Иван служил в артполку большой мощности – 203 мм. Там, как говорил сам Рыжиков, офицерский состав можно было сравнить только с аристократами – пушкари высшего класса.

 Рыжиков и сам не знал ещё, как у него получится стрельба из наших 76 мм орудий.

Он спокойно обосновался у перекопа, взял бинокль и стал находить на местности цели, которые у него были обозначены на карте и на планшете. Внёс какие – то поправки в свои предварительные расчёты. Потом его ординарец Кулаков подал ему чистую граненую стеклянную стопку спирта и кусочек сала с хлебом. Он выпил, понюхал хлеб и скомандовал:

- Батарея, приготовиться!

Далее последовала команда первому орудию, раздался выстрел, но до того как мы услышали его звучание, снаряд разорвался рядом с целью.

Вторым снарядом цель была поражена. Так Рыжиков пристрелял все цели.

Подойдя к командиру батареи, пожал ему руку, так, как солист пианист жмёт руку первой скрипке в оркестре.

Вася Горшков расцеловал Рыжикова. Подобного класса стрельбы никто из присутствующих ранее не видел.

- Это же не стрельба, а гипноз какой – то! – восторженно произнёс присутствующий здесь капитан Василий Киншин.

Подобные учения Рыжиков провёл во всех батареях. Дивизион был готов к наступлению.

- Теперь, доктор, нам осталось ввести поправки на атмосферное давление, направление и скорость ветра, на температуру и влажность воздуха.

Вот так нас учил воевать Рыжиков:

- Стрелять  - говорил он – надо, как по нотам. Ошибаться нельзя! Слишком дорого обходится нам каждый снаряд: из руды надо делать сталь, обработать, начинить, соединить с гильзой, упаковать, доставить к нам. Имеем  ли мы право бить против цели? Кто нас поймёт, если весь труд пропадёт даром? Стрелять надо не в Божий свет, а во врага!

Ему было всего двадцать пять лет.

Командир дивизиона доложил командиру полка, что дивизион пристрелку выполнил. При этом имя Рыжикова не упоминалось.

Чигирь хвалил командира дивизиона:

- Выходит, правильно я сделал, что назначил тебя командиром дивизиона?!

У Рыжикова это вызвало смех. Но правда есть правда, она всегда восторжествует.

Как травка из – под толщи асфальта, несмотря ни на что произрастёт, да ещё с какой силой!

В тот же день, ближе к вечеру в полк прибыло большое начальство, из бригады и дивизии.

Командир дивизии, полковник Иванов, выслушав доклад командира полка полковника Чигиря (он считал, что ему самому уже пора командовать дивизией), решил на месте убедиться, как наш дивизион готов поразить цели. Он пожелал при этом, чтобы командовал стрельбой командир дивизиона.

Тот засуетился, заметушился, но отступать было некуда.

Согласно его командам, первый снаряд попал в тыл нашему наблюдательному пункту.

Второй снаряд угодил в телегу с сеном – конюхи собирались кормить лошадей.

А третий снаряд разорвался в нескольких метрах от наблюдательного пункта, едва не накрыв всех присутствующих.

Мне неизвестно о выводах, сделанных командиром дивизии, но весь дивизион корчился в судорогах от смеха.

Ночью поступила команда – командиром дивизиона назначается Рыжиков.

Меня оставили на командном пункте дивизиона – ожидалось, что больше раненых будет на передовой.

Огневые позиции находились в трёх – четырёх километрах в тылу и надежно укрылись. Связь давала мне возможность в считанные минуты знать о случившемся, быстро принимать меры по оказанию помощи и вывозу раненых в тыл.

Если бы я находился на огневых позициях, было бы хуже – пока донесут раненого до огневых позиций, он потеряет много крови.

Когда я находился в районе КП и НП, они располагались друг от друга недалеко, их разделяли сотни метров. Поэтому удавалось своевременно остановить кровотечение, сделать укол, наложить шины и надёжно отправить в тыл раненых.

Там их встречали, предупреждённые по рации, Тося Гурова и Алёша Ерёмин и отправляли в медсанроту дивизиона. Такой схемой я пользовался до конца войны. За время командования дивизионом Рыжиковым, мы имели минимальное количество раненых.

Наступление 8 –ого августа 1943 года было самым удачным из всех наступлений. Противник был разгромлен, бежал в панике. Отлично действовала наша авиация, впервые самолёты нас надёжно прикрывали.

Но война – это и трагедии. Погиб комбат Вася Горшков. Я с ним разговаривал за полчаса до его гибели. Вася собирался идти к командиру пехотной роты. Попили мы чайку. Вася взял свою гитару и душевно с огромным чувством начал петь. Гитара стонала, аккомпанируя Васиному баритону. Когда за мной прибежал ординарец Горшкова, я ещё находился на НП второй батареи.

За считанные минуты мы добежали до Горшкова, но он был сражён наповал.

На должность комбата – 2 назначили вновь прибывшего старшего лейтенанта Ивана Орлова.

Наше наступление приостановилось из-за дождей. Развезло дороги. Мы заняли полузакрытые огневые позиции.

В эти дни произошло несколько трагических случаев.

Прибывший к нам в дивизион начальник полка перепугался «юнкерсов», бреющих над нами. Второй день фрицы летали над нами и не обращали на нас внимания, у них была совсем иная задача – бомбить и обстреливать передний край. Когда начальник полка побежал, а вслед за ним его помощники, тройка «юнкерсов» отделилась, изменила свой маршрут, и спикировав на нас, сбросила все бомбы огромного веса.

Я был здесь же, меня засыпало землёй. Туго мне пришлось -  я чувствовал, что контужен, но надо было быстро обработать всех раненых, похоронить убитых…. У нас погибло четырнадцать, и ранило тридцать человек. Вот что делает паника!

Через день прямым попаданием 210 мм снаряда убило комбата – 3 Ивана Мартыненко.

Мы готовились к очередному наступлению. Командир полка среди ясного солнечного дня повёл наш полк к месту сосредоточения. Вдруг полк был остановлен. На пути оказалась речушка, ждали понтонёров.

Я с командиром взвода Моисеем Малкиным улеглись прямо на картофельное поле в тень от автомобиля и начали партию в шахматы. По пыльной дороге шла группа офицеров и солдат с соседнего дивизиона, среди них Петя Фоменко. Они решили, воспользоваться паузой и, изнемогая от жары, искупаться в этой речушке. Фоменко позвал меня на речку. Но я хорошо устроился в прохладной тени и отказался от приглашения.

Через несколько минут нагрянули «хенкеля» и разбомбили группу капающихся. Все до одного погибли. Вот теперь и напрашивается вопрос: разве можно было днём совершать такой бросок?

Как дорого обошлось глупое решение…. Сколько погибло молодых ребят, и среди них Петя Фоменко.