Воспоминания моего отца (Глава - 15)

Сколько я себя в детстве помню – всегда про себя пел, сочинял оперы. Идёшь в школу три квартала: первый – увертюра, второй – первый акт и т. д. Любимая моя опера была «Запорожец за Дунаем», я знал её всю на память от первой до последней ноты. Очень мне нравилась « Наталка Полтавка». Все оперы Чайковского, Верди, Бизе были в моем репертуаре. Оперетты Кальмана и Легара, вся программа Леонида Утёсова.  

Кинофильмы мы смотрели по десять и более раз подряд, пока не выучивался весь текст наизусть со всеми ударениями и интонациями.

В наши дни собираются компании, и никто толком не знает ни одной песни. Тогда мы пели, и нас не надо было уговаривать.

К книгам меня приобщил папа и мой старший брат Дуся. Отец привил мне вкус к классике. Сочинения Пушкина, Лермонтова, Гоголя у нас были дома. Но я был активным читателем детской библиотеки, где систематически состоялись обсуждения прочитанных книг и диспуты.

Часто выступал профессор из университета Цимерман. Эдакий большелобый старичок.

Хромала у меня русская грамматика, очень я из–за этого страдал. На пятом этаже нашего дома жила филолог Малиновская. Мама для неё варила обеды, как бы экономила ей время, чтобы она могла заниматься со мной. А в школе нам преподавал русский язык и литературу Чернявский, приятель Малиновской, он тоже помогал мне. Дела мои по русскому языку стали поправляться. Малиновская много рассказывала о Шаляпине, о Маяковском, о Горьком. Показывала фотографии, где она и её муж были сняты со знаменитыми литераторами и актёрами.

В эти же годы в мою жизнь вошли шахматы и футбол.

В Днепропетровск приезжали Сало Флор и Хозе – Рауль Капабланка. Мы пробивали возможности присутствовать на сеансах одновременной игры со знаменитыми гроссмейстерами.

Школа, футбол, шахматы, хор….

А тут ещё девчонки начали привлекать моё внимание. На праздники мы собирались у Бэбы Торбиной. В складчину накрывали стол. Однажды на одну из вечеринок , в честь Первого Мая, к нам нагрянул наш классный руководитель Василий Антонович. На воспоминании об этом человеке хочу остановиться особо.

Внешне он напоминал актёра Абрикосова. Стройный, подтянутый, аккуратный, всегда в тёмном костюме, при галстуке. Нас, учеников, всегда удивляло умение Василия Антоновича точно чертить на доске мелом – одним движением руки круг, треугольники, квадраты, ромбы – без линейки, но абсолютно точно. Даже учительница черчения Анна Осиповна, всегда пользовалась линейкой и циркулем.

До Василия Антоновича нас учил математике Панько Григорьевич, он же был руководителем школьного оркестра народных инструментов. У него весь урок был построен на доброжелательных шутках. А Василий Антонович был строг, на его уроках стояла тишина – он нами руководил жёстко, без послаблений и заигрываний. И как классный руководитель Василий Антонович держал нас под постоянным и неослабным контролем.

Не помню по какому поводу, но как-то он пригласил меня к себе домой, в гости. Я не был отличником, но Василий Антонович очень хорошо ко мне относился. Он бывал дома у всех учеников класса, проводил очень интересные собрания учеников и родителей. Выпускной вечер был интересным, трогательным, и остался в памяти потому что на нём были и мои мама с папой.

Шло лето 1939 года. Я готовился к экзаменам в мединститут.

Воспоминания моего отца (глава -14)

Летом 1932 года меня с сестрёнкой Женей отправили в Феодосию в пионерский лагерь. Весь пассажирский вагон заняли только дети и двое или трое взрослых, сопровождающих из числа родителей.

Мама и папа проводили нас до перрона. Чемодан я сам внёс в вагон. Провожали нас, как взрослых. Первая самостоятельная поездка поездом на море. Харчи на дорогу у каждого были свои. Нам с Женей нажарили котлет целую гору. От нас до Феодосии одна ночь езды. Тогда мне феодосийский вокзал, набережная и здание санатория показались огромными, величественными.

Через срок пять лет я с женой побываю в этих местах. Всё смотрелось карликово –куцим…. А ведь ничего не изменилось!

А тогда…. Мы обгорели и объелись зелёного миндаля. С Женей мы находились в разных отрядах, я то и дело бегал к ней – беспокоился, переживал. Мне приходилось вступаться за сестру, иногда и мутузить её обидчиков. Отдых мой не был полноценным, но с задачей я справился. Успевал даже с друзьями сбегать из лагеря в порт, в галерею Айвазовского, на Лысую гору, ловили крабов…

Вроде я располагал какой – то денежной суммой, так как мог покупать у местных татар фрукты для себя и сестренки.

Через месяц родители нас встречали на том же перроне. Было отмечено, что я справился с поручением.

Оздоровительная компания охватывала в те годы всех детей. В городском парке разбивали пионерлагеря, площадки. То же самое делали и во дворах. В соседнем дворе с нами был детский санаторий. Влезешь на забор и смотришь, как проходят все мероприятия. Помню, как в этот дворовый санаторий приехала мать болгарского коммуниста Димитрова. Маленькая такая старушка, выступала перед детьми.

Незаметно получилось так, что моей стихией стал Днепр. Как я научился плавать? Потребовалось, и поплыл. Все мальчишки плавали, а мне что оставалось делать?

В каникулы целыми днями пропадал на реке. Мы, пацаны, денег не имели, еду с собой не брали. Накупаешься так, что едва ноги волочишь, а от голода живот подводит.

Это в наши дни дети идут на пляж в сопровождении родителей, после каждого купания их встречают с махровым полотенцем, через каждый час кормят, покупают мороженное, ведут в кино. У нас ничего похожего не было! Идёшь, бывало на речку, переплывёшь на Комсомольский остров. Поможешь какому –  нибудь дяденьке вычерпать воду из яхты, получишь гривенник. И так на мелких поручениях иногда что – то перепадало.

Один старик, по фамилии Миронов, отец председателя областного спорткомитета, иногда давал старый ялик. Можно было в тот момент найти кого – нибудь счастливее меня?!

В продовольственном снабжении  наступили большие трудности. На предприятиях и в учреждениях сотрудникам и их семьям отпускали обеды. На меня была возложена ответственность за их доставку. Семья наша к тому времени состояла из пяти человек -  столько же и обедов. Каждый день добирался на трамвае, стоял в очереди. Выдавали мне первое, второе, третье и пироги. Всё это укладывалось в кошелку: суп в бидон, второе в кастрюльку и т.д. На обратном пути я допускал одну лихость: возле нашего дома, поднимаясь в гору, трамвай не останавливался, и я спрыгивал на ходу, при этом ни капли не разливал.

На нашем хозяйстве, в сарайчике, была на откорме свинья. В доме не переводилась кода, колбаса, сало, ветчина собственного производства.

Многое делалось в нашей семье для повышения продовольственного баланса. Кроме поросят, кормили гусей. Это теперь мы ропщем и смотрим на магазин, как на единственный источник продовольствия. А в те годы не теряли время на разговоры, действовали и небезуспешно – находили выход из тяжелого положения.

У отца на работе торжественно отмечались революционные праздники. Вечером Первого мая или 7 – ого ноября собирались сотрудники с жёнами. Концерт, буфеты, оркестр. А утром детский утренник с подарками в одинаковых бумажных мешочках.

Воспоминания моего отца (Глава -13)

Осенью папу перевели в Днепропетровск. Мы перебрались в нагорную часть города. Новая школа № 23. В отличие от предыдущей, эта школа занимала большое двухэтажное здание, до революции в нём была женская гимназия.

Моим учителем стал старичок – Николай Иванович.  Посадил  он меня за парту вместе с Изей Китманом. Так и остался Изя до десятого класса моим другом и соседом по парте.

Родители Изи имели свою мастерскую по изготовлению аппликаций и пуговиц. В маленькой каморочке, под лестничной клеткой в одном из подъездов дома на проспекте Карла Маркса, весь день находилась и работала Изина мама. Отец его постоянно был в разъездах – брал и сдавал заказы, нередко посещал Москву. Была ещё у Изи сестра Бэба, по прозвищу Чехоня.

Мы с Изей вместе делали уроки, ходили в баню, бывали в кино и в театре. Обедали вместе в школьной столовой, шли вместе в школу и со школы. Это была настоящая дружба, длившаяся более десяти лет…. В ноябре 1941 года мой друг Изя Китман погиб под Москвой, будучи пулемётчиком народного ополчения.

Кто мог знать, что Нюма Лейбович будет командиром артдивизиона, Иося Ганелин – станет авиаконструктором. Все мальчики нашего класса были солдатами Великой Отечественной. Все возвратились после войны, кроме Изи Китмана.

… Николай Иванович был очень уважаемым учителем. Теперь это редкость, когда в начальных классах учитель – мужчина. А в то время большинство педагогов были мужчины. Директором был Эразм Эразмович  Волосевич. С пятого класса он вёл у нас математику. У него был прекрасный бас, и он пел на всех школьных концертах.  Когда он бывал нами недоволен, он говорил: «Зачем я с вами связался? Пел бы себе в опере, и горя бы не знал…»

Почти на всех школьных собраниях у нас присутствовал один старый большевик. Он сидел в президиуме, и в конце подводил итоги собрания. Каждое своё выступление он завершал лозунгом: «Даёшь пятилетку за четыре года!»

Из школы мы никогда не торопились домой. У нас была масса дел: выпуск стенгазеты, различные собрания, кружки.

Пению нас учил Капустянский, он же руководил детским хором во Дворце пионеров. Из нашей школы Капустянский взял в городской хор только Изю Китмана и меня.

 Это был настоящий многоголосный хор. Концертмейстером, помню, был Левкаси – репатриант из Китая Он же в городских кинотеатрах играл на пианино, озвучивал немые фильмы. Зрение у него было страшно плохим, поэтому нередко он играл невпопад: весёлую мелодию, когда требовалась траурная, и наоборот.

Чем мы только с Изей не занимались! Кружок юнатов, клуб радиолюбителей – всего не запомнишь. Но хору никогда не изменяли. Помнится, мы больше пели , чем разговаривали.

Воспоминания моего отца (Глава -12)

В здание элеватора я зайти не решался, а вот к конюшне осмелился приблизиться и

познакомился с кучером. Он же конюх – дядя Вася. Но мы уже были знакомы, дядя Вася ночью нас встречал на станции. Мне было разрешено войти в конюшню, в ней завтракали три лошади: вороной жеребец, кобыла и гнедой конь.

- Тебя как звать то? – спросил конюх дядя Вася.

- Марк.

- Хорошее имя! До приезда твоего батьки, у нас стояли дохлые клячи – никому до них не было дела. Моисеич велел всех продать, до единой, а на вырученные гроши купили вот этих троих. Конь есть конь, его корми и пои – продолжал конюх беседу со мной. – Смирная скотина и безотказная: на нём хоть верхом, хоть в бедку запрягай. А кобылица – злющая, никого не подпускает к себе, только твой батька знает, как с ней говорить. Попробовали её раз в бедку запрячь, чуть было не разнесла в щепки. Долго мы с Моисеечем ей жеребца подбирали. Он сам выбирает,  не пропустит ни одного изъяна. Нам лошади не для парада нужны! Знаешь сколько приходиться объезжать полей и сёл? Моисеич следит за зерном с самых семян – порченое зерно к нам не попадает.

Я понял, что лучшего места, чем конюшня, чем лошади, чем сам дядя Василь, на всём свете не бывает! Куда бы отец ни ездил, он брал меня  собой. А поездок было много: и на базар, и в немецкую колонию, и на глубинные склады.

В мехмастерской царили свои чудеса! Ведал ею механик дядя Эдуард. У него был бульдог, который понимал и по-русски и по-немецки. 

Когда рабочие в обед или после работы играли в волейбол, то собака принимала участие в игре наравне со всеми, только не выполняла подачи.

С механиком я по узенькой металлической лестнице поднимался на самый верх элеватора, и с высоты галереи, в сумерках был виден Кривой Рог и даже Каменское.

Как – то я, держа в руках «Кобзарь» Шевченко, подошёл к отдыхающим грузчикам. Если до пяти – шести лет основным моим языком был идиш, то теперь я свободно читал по-украински. Чтением вслух я очень растрогал мужиков. По их просьбе, я каждый день в послеобеденный час приходил им читать вслух. Вместе с ними и обедал. Для меня это была великая честь, а грузчикам – истинное удовольствие.

Проснувшись как – то рано утром, я увидел Дусину куртку на вешалке. Приехал мой брат! Всё пошло совсем по-другому: мы с братом и дядей Васей стали водить лошадей на водопой, купались, ловили раков.

Но самое интересное в нашей жизни было присутствовать на репетициях духового оркестра, которые проводил наш отец. Мне был доверен малый барабан!

Так прошло лето 1930 года.

Воспоминания моего отца (Диалог с Современной Литературой - 2)

 - Ты знаешь, мне кажется,  что 20 –е годы были намного страшнее, чем описывает их твой отец – сказала мне Современная Литература. – Он как-то мягко всего касается, а мы привыкли к документальным страшным картинам истории.

-  Вполне возможно! – согласилась я – Папа в своих рассказах всегда щадил слушателя. Всю войну он прошёл военным фельдшером, мы ещё прочитаем об этом периоде его жизни, и никогда не рассказывал о том, что ему действительно пришлось видеть и пережить так, чтобы напугать слушателя. А пока в Днепропетровске, в Черкассах, он описывает жизнь глазами шести – семилетнего ребенка, каким он был в те годы, поэтому это взгляд субъективный. Мне важно было узнать, что  во времена моих дедушек и бабушек люди мыкались из города в деревню, и опасность войны, погрома или ареста по ложному обвинению – это была их реальная жизнь.

- Фрагмент с арестом и поведением твоего дедушки на суде впечатляет! – наконец – то Современной Литературе что –то понравилось.

- Конечно, эта история войдет в золотой фонд рассказов о нашей семье. Умный, бесстрашный человек, мой дедушка Семён, будет для нас образцом для подражания.

- Не сдаваться в тяжелых ситуациях!

- Это качество очень редкое. Он передал его нам. Но я обратила внимание на другое... – мне хотелось поговорить с Современной Литературой.

- О чём ты? – спросила она

- Когда дедушка Семён ушёл на войну (в рассказе имеется ввиду Первая Мировая война), то свою жену Куню и сына Давида (Дусю) он оставил у своих родителей. Ясно, что большая забота и ответственность легла на плечи бабушки Ривки – и сварить, и добыть, и сшить, и залатать и т.д. А в историю семьи она войдёт как «сложный и деспотичный характер», потому что относилась к снохе строго, наверное….

- Подожди! – захохотала вдруг Современная Литература – Мы ещё все будем учиться у твоей прабабушки Ривки. Не исключено, что скоро времена демократии закончатся, и тогда опять вернётся требовательное отношение взрослых к молодому поколению.

- Я не об этом! – сказала я, отмечая про себя, что Современная Литература не лишена чувства юмора.

- А о чём? – удивилась она

- А о том, что можно тоннами отгружать детям добро и помощь, но из – за характера или даже из-за одного поступка войти в историю, как «сложный и деспотичный характер». Понимаешь?

- На это следует обратить внимание? – спросила Современная Литература.

- Об этом следует подумать… - сказала я

- Но я хотела спросить тебя о другом! Можно? Ты не обидишься?

Из красивых рюмочек мы пли вкусный африканский ликер «Amarula», на этикетке которого был изображен слон, шагающий по джунглям с экзотическими фруктами. Молоко для кофе я покупаю в соседней деревне, поэтому Современная Литература и обратила внимание:

- Вкусный кофе!

- Это из-за молока. – Объяснила я, и сказала, что жду её вопроса и не обижусь, пусть не боится. Она, Современная Литература, несмотря на свою смелость и дерзость, со мной вела себя тактично, но многое в рукописи моего отца ей было не понятно, также как и мне:

- Как ты осмелилась опубликовывать свои сочинения и историю семьи в частности? – она настороженно смотрела на меня, явно боялась обидеть.

- Программа! Компьютерная программа дала мне возможность опубликовать то, что не должно остаться в ящике моего стола.

- Ты имеешь ввиду программу, исправляющую грамматические ошибки?

- И стилистические! Без этой программы, я бы не решилась на выход в интернетовское пространство. Но главное не это! А то, что я всегда восторгалась своим отцом – это был удивительный человек, поверь мне…

- Дай Бог, чтобы мы оставили своим детям истории из нашей жизни в записях – согласилась Современная Литература – Когда твой отец написал эту книгу воспоминаний?

- Тридцать лет тому назад. В ночь, когда у него родился внук, он начал писать воспоминания, которые потом прочитают очень многие.

- А почему ты не изменяешь стиль? Ты же могла бы взять его рассказ за основу, и создать что-то более интересное! – Современная Литература шла по вопросам, которые я задавала уже себе.

- Это портрет моего отца. Его речь… Я слышу его голос. Это был человек неповторимый в своих качествах и очень любимый мною. Пусть всё останется так, как есть.