А на Витебском направлении мы не продвигались вперёд ни на шаг.
Нашу бригаду к концу марта вывели в тыл, в деревню Орловка, что под Вязьмой. Здесь сохранилась небольшая школа, несколько изб. Крестьяне, в основном женщины, ютились по землянкам.
Мы приводили в порядок нашу технику, отсыпались, подукомплексовывались, готовились к большим боям.
Я поселился у хозяйки, взрослый сын которой, был инвалидом войны, после тяжёлого ранения в голову. Мужичок лет сорока, покладистый и добродушный, страстно мечтал ловить рыбу. Но бедняге никак было не добраться до озерца, где, как он утверждал, есть рыба.
Взяли мы у старшины одной из батарей пару противотанковых гранат, и Ерёмин доставил нас к озеру. Мы с Алексеем на минуту отвлеклись, а хозяйский сын нас решил обрадовать – забросить гранату в воду.
Он выдернул предохранительное кольцо, и рука отказала – никак не может швырнуть гранату. Я подбежал к нему, вырвал из его рук гранату, оттолкнул его и сам упал рядом, прижавшись к земле. Этот тип всё же решил понаблюдать за взрывом, и в результате получил несколько осколков в лицо. Смотрю, мой приятель весь в крови, а со мной ни пакета, ни бинтов. Хорошо у Алексея в машине оказался индивидуальный пакет….
Перевязали горе – рыбака и быстренько увезли в медсанроту. Ничего страшного не оказалось, и мы втроём прибыли в Орловку благополучно, но без рыбы.
Там же в Орловке мы праздновали Первое Мая.
А в первых числах мая последовала команда выехать к железной дороге и приготовиться к погрузке в железнодорожные вагоны. Выходит нас перебрасывают на другой фронт. А куда? Солдату всё равно где воевать, но всё же интересно! Попасть на главное направление, чтобы в числе первых перейти границу - в том, что такой вариант возможен, были предположения.
На вагоны грузилась вся дивизия. Это немного немало, а около трёх десятков эшелонов. Наш полк – в отдельном железнодорожном составе. Соорудили эстакаду, а дальше уже дело рук автотехников – Гладуна, Ерёмина, Новикова.
К концу дня погрузка завершилась. В станционной каморке автотехники решили это событие отметить, они и меня затащили в свою компанию.
Гладун и Ерёмин были моими приятелями, а Саша Новиков меня знал постольку поскольку, но всё же подвыпив, обратился ко мене:
- Слушай, Марк, но ты же не еврей!? Какой ты еврей? Водку пьешь, фамилия у тебя русская, не трус… Чего тебя угораздило считать себя евреем?
Новикову было жаль меня, очень жаль…. Хоть один человек обо мне подумал.
Гриша Гладун и Алексей Ерёмин не любили Новикова.
Рыжикову каким – то образом удалось погрузить так батареи, что в его личном распоряжении остался свободный пульман. Образовался, как бы офицерский клуб нашего дивизиона.
Одна на всех гитара, принадлежащая покойному Горшкову, никто на ней не мог играть, и пару десятков здоровых молодых глоток.
Артиллерийским техником дивизиона был младший лейтенант Мишнев.
За его огромное, розовое, всегда улыбающееся лицо, ему дали прозвище «морда». Он и не обижался.
- Слушай, морда, пришла весна, цыган уже давно шубу продал! На перевом же полустанке выменяй свою шинель на ведро самогонки! – обращался Рыжиков к Мишнёву.
Когда мы попали в Бологое, то поняли, что нас везут к Ленинграду, и что решили выводить из войны Финляндию. Здесь солдатская мудрость не допустила ошибку.
20 мая 1944 года мы высадились на станции Токсово, под Ленинградом.
Как только закончилась выгрузка, мы с Ерёминым помчались на его «форде» в Ленинград, выпили на Невском по паре кружек пива, настоящего довоенного пенистого пива, и возвратились назад.
Расположился наш полк южнее Сестрорецка. Нам предстояло оборудовать свои огневые позиции на расстоянии 80 – 120 метров от противника. Каждый вечер и не думало темнеть – стояли белые ночи. Мы добирались до передовой ползком, лёжа рыли приямки, ниши, ходы сообщения к блиндажам.
Офицеры из 21 – ой армии, которые на этом рубеже стояли с июня 1941 , т. е почти три года, рассказывали, что с финнами они, как бы сдружились – брали воду из одного колодца, меняли махорку на сигареты. Но всё это проходило на расстоянии. До братания дело не доходило.
Нас предупредили, что финские минометчики и снайперы очень точные, и пристреливали каждый сантиметр нашей земли. Мы в этом скоро убедились. Больше половины из нас не возвращались к утру, к месту сосредоточения….
Нам не везло на старших врачей полка. Всех, кого назначали, не доезжали до места назначения по разным причинам.
И вот, наконец – то прибыл к нам на должность полкового врача Георгий Цедилин, капитан с орденом Красного Знамени.
В те дни под Ленинградом, он был для нас находкой. Кроме его профессиональных блестящих качеств, Жора – так мы его называли, классно играл на пианино. Наш новый доктор часто играл и пел! Но майор Гаврилюк приказал разрубить на куски инструмент….
А я каждый вечер сопровождал наших солдат и офицеров на передний край.
В эти дни я подружился с Моисеем Малкиным – инженером гидротехником из Киева. К нам в полк Малкин прибыл после ранения. Скромный, интеллигентный человек, очень интересен по своему содержанию, женат. Его родные были эвакуированы в Саратов, и вот – вот должны были возвратиться в освобождённый Киев.
В эту ночь я был вместе с Моисеем Малкиным на 33 –м шоссе Ленинград – Выборг. Орудийные расчеты вгрызались в каменистый грунт, мы с Моисеем переползали от одной группы солдат к другой.
Потом я удалился в другую батарею – раненые появлялись непрерывно. Финны вели яростный миномётный огонь, сознавая, что им приходит конец.
Шёл третий час ночи, стало немного потише. Мы с Моисеем позволили себе на несколько минут прилечь. Мой приятель мне что – то рассказывал. Вдруг опять миномётный огонь. Снова стало тихо. Я спросил у Моисея: почему он молчит?
Ответа не последовало. Повернувшись к нему, я увидел, что он не шевелится и мёртв. Несколько осколков мины сразили его. Я находился рядом, и на мне ни одной царапины. Мы похоронили Моисея Малкина около дороги….
