Воспоминания моего отца (Глава -33)

За ночь всё выяснилось и определилось. Стал известен батальон, который наш дивизион должен был поддержать огнём при штурме высоты 233. Высота противником яро удерживалась, и представляла собой сплошной ДОТ….

К утру всё, казалось, готово к наступлению. Командира дивизиона Лазарева вызвали на командный пункт батальона. Он приказал мне сопровождать его.

- Ну, что, доктор, страшно на передовой?! А ты вот попробуй идти не по траншее, а по брустверу! Давай, давай, вылазь!  Не трусь!

И я вылез из траншеи…. Лазарев внизу, а я наверху. Через минуту – другую, противник открыл по мне автоматный, и даже пулемётный огонь. Кто – то из пехотинцев мигом схватил меня за ноги и втащил в траншею.

 Это, устроенное мне Лазаревым испытание, едва не закончилось для меня трагически. У него это считалось боевым крещением.

В блиндаже командира было столько народу, что Лазарев едва втиснулся туда.

Мне, среди собравшихся, и делать было нечего. В ближайшей нише, я с пожилым пехотинцем закурил, и просидел там, пока не вышел из блиндажа Лазарев.

Передав через меня распоряжение Рыжикову и Дыдзюлю о подаче ему линии связи, Лазарев остался на КП, я же пошёл в дивизион.

Через пару часов началось артиллерийское наступление – всё ревело, гудело, грохотало, рвалось, трещало и, несмотря на всё перечисленное, вызывало восторг.

Больше всех орал Ерёмин:

- Ты гляди, что творится! Это же светопреставление! Получайте, гады, гостинчики!

Всю ночь Алексей с бригадой шоферов не спали – перевозили из тыла снаряды.

В отличие от остальных автомехаников, Ерёмин сам ездил за снарядами, не брал с собой солдат для погрузки. Шофера сами грузили ящики. Ерёмин успевал сделать два – три рейса, в то время, как соседи едва справлялись с одной поездкой.

Наши водители заканчивали перевозку снарядов раньше других, и имели возможность отдохнуть, повозиться с машинами.

За несколько минут до завершения артиллерийского наступления, в небе появились наши самолёты. Как только артиллерия передвинула свой огонь на тылы врага, вперёд двинулись танки. Всё шло по плану, но высота 233 не была взята…

Как неприступный бронированный бастион, стояла эта 233 высота на нашем пути.

Через три часа всё началось заново: заревели орудия, за ними загремели танки, загудели самолёты… и опять безуспешно. В этой атаке погиб командир дивизиона Лазарев. С криком «Ура!» он вместе с пехотинцами бросился вперёд, и шальная пули попала Лазареву прямо в рот. Смерть наступила мгновенно. Весь дивизион

хоронил командира.

На место Лазарева назначили капитана Каркана.

К концу дня высоту 233 было поручено взять особому штурмовому батальону. Выстроились герои – богатыри в бронированных панцирях на груди, здоровенные бородачи, как браться Черноморы.

Молодой командир батальона поставил задачу, солдатики опрокинули по пол кружки спирта, закусили и рванули вперёд. Через 40 минут высота была наша.

Я с Дыдзюлем пробрались на высоту, обошли все блиндажи, наблюдали за допросом пленных. В первой линии обороны высоты оказались власовцы. Один из них встретил своего отца – бородача, который участвовал в штурме. Сын с отцом обнялись, расцеловались…. а потом батя сообразил, что сынок – то  в фашистской форме и пристрелил его.

Эта сцена произошла на наших глазах. Мне нелегко вспоминать этот эпизод. А какого было отцу?

Фашисты начали отступать. Спустились сумерки, и вдали были видны огромные костры – враг отступал, сжигая деревни. Горели избы, сено, надворные постройки. Горела земля…. Тысячи ни в чём неповинных людей остались без крова, продуктов и возможности их получить в ближайшее время.

Всю ночь мы мчались в своих машинах на запад, стремясь настигнуть противника.

Так завершился мой первый день на передовой.

Воспоминания моего отца (Глава -32)

Перед въездом в Москву, поступила команда: скорость двадцать миль в час, дистанция между автомобилями тридцать метров, следовать, не сворачивая до первого маяка.

 На тех перекрёстках, где надлежало произвести поворот, стоял наш регулировщик – солдат или всем знакомый офицер. Чаще всего это были Иван Рыжиков  или Миша Эпштейн. Главное было не разорвать колонну, не нарушить расстояние, не заблудиться. У обочин тротуаров нас провожали толпы народа. Как они на нас смотрели!

С одной стороны чувствовалась – такая махина идёт на врага, с другой - понимали, что многие из нас не возвратятся. Так оно и получилось. Из тех, кто следовал из Коломны через Москву на Западный фронт, в День Победы остались считанные люди, можно было их посчитать по пальцам.

 Вид у нас, когда мы двигались по московским магистралям, был внушительный. Только через пару часов мы выбрались из Москвы на Можайское шоссе.

Мчались среди бела дня, без всякой маскировки, не теряя ни минуты. Часам к пяти дня остановились у деревни Петухово. Но никакой деревни не было, если не считать нескольких дымовых труб…. На карте значился населённый пункт Петухово. В нём мы обязаны были сосредоточиться.

Встретил нас командир бригады. Несколько минут ушло на выдачу очередной задачи, и колонна двинулась по просёлочной дороге на передовую.

Видно было, что недавно прошёл сильный дождь. После песка в Щуровских лесах, вязкая глина не радовала. Минут через сорок очередная остановка и приказ – рассредоточиться. Скопилось на опушке березняка, кроме нас, много конников и пехоты. Когда всмотришься, на каждые несколько метров – танк или самоходка. Такое было впечатление, что все прибыли на работу и ждут, когда прикажут что –то делать.

Я сидел в кабине своего «форда», раскрыв дверки, чтобы хоть немного продувало свежим воздухом. Никому я не нужен, начальства не видать. Вроде и непонятно, зачем мы сюда приехали…. В лесу душно, комары так и норовят уколоть, всосаться в наши молодые тела. Спасение в куреве.

Не охота вылезать из машины, чтобы не испачкать сапоги. Перед выездом из Коломны, нам выдали всё новенькое.

И вдруг страшные взрывы, как будто гроза, но не где – то там на небе, а рядом, в нескольких метрах от нас. Рыжий грунт вздымается вверх столбом. Кони в панике ржут и, разрывая упряжь, сбрасывают всадников, сбивая друг друга, мчатся в разные стороны.

Я ничего не понимаю! Небо чистое, солнце яркое. Откуда быть грозе? Из недоумения меня вывел кто – то, вышвырнув из кабины с криком: «Ложись!»

Куда ложиться? Здесь же сплошная грязь, глиняная жижа, месиво!

 Меня толкнули в приямок, на мне оказалось несколько человеческих тел. Только тогда я начал соображать, что это обстрел.

Из приямка, сквозь накат человеческих тел, я начал наблюдать за тем, как в щепки разлетаются деревья, в куски мяса лошади, как через гимнастёрки упавших людей сочится кровь.

Преодолев страх, я выбрался из ямы (она была в полметра глубиной), подполз к кабине своего автомобиля, взял свою санитарную сумку и по-пластунски, как меня пытались учить ещё в Уфе, но я всегда противился этому обучению, стал приближаться к первому раненому. Так, весь в крови и в глине, я переползал от одного к другому солдату, офицеру, независимо от их принадлежности к нашему 1325 полку.

 В этой массе народа я был единственным медиком. Хорошо, что в моей машине находились мешки с индивидуальными перевязочными пакетами.

Алексей Ерёмин – сибирский шофёр и охотник, здорово мне помогал. Без него я бы не справился – столько было раненых!

Обстрел прекратился, наш дивизион приблизился к высоте 233. Поразительно, но из нашего дивизиона не было ни одного раненого.

- Давай, Маркуша, будем приводить себя в порядок. У меня под сидением машины есть два комбинезона. Гимнастёрку и брючки мы простирнём. Видишь там,  в воронке, вода чистая.

Чистюля был этот Ерёмин! Так мы, не торопясь, навели марафет.

Ночь прошла спокойно. К утру наше обмундирование почти высохло.

Пришили чистые подворотнички.

- Самое главное, Маркуша, не терять себя. Используй любой момент, чтобы быть аккуратным – бубнил Алексей, надев очки, вдевая нитку в иголку. У этого мужичка было всё, что требуется для жизни в лесу.

Как меня согревало тепло его сибирской души, его доброта, бескорыстие, его опыт, оптимизм! Он пришёл на передовую не охать, не удивляться, не возмущаться, не критиковать, а быть здесь полновластным хозяином, делать дело!

С Алексеем нас свела сама жизнь. Миша Эпштейн приказал ему быть всё время рядом со мной, и при первой необходимости давать мне машину для отправки раненых.

 - Смотри, Ерёмин, ты мне за доктора головой отвечаешь! – Полушутя, полусерьёзно говорил Эпштейн.

Подобное предупреждение было абсолютно излишним. С Ерёминым казалось всё нормальным и даже будничным. Для Алексея не существовало трудностей. Проведя полжизни в сибирских лесах, Алексей и в военных, как говорят, в полевых условиях, чувствовал себя привычно. Это он приучил солдат класть в кузов автомобиля готовый бревенчатый накат для блиндажа. Внедрение ерёминского предложения намного сокращало время на обустройство огневых позиций и командных пунктов.  Из никому не нужных передков пушек, Алексей соорудил одноосные и двуосные прицепы.

Кухня всегда возила с собой запас дров, по его идее. Тот же Ерёмин сконструировал и смонтировал вошебойку – гарантийное спасение дивизиона. При температуре +120 градусов всё бельё  и одежда обезвреживались.

Личный состав дивизиона до конца войны был избавлен от вшей.

Выдумкам и изобретениям Алексея не было границ – он сапожничал, портняжничал, плотничал – всего не перечтёшь.

Самое главное в нём было доброжелательность. Единственный недостаток – любил выпить. Это и погубило его в самом конце войны.