Все потери были для нас тяжёлыми. С Моисеем я расставался, как с самым близким мне человеком. Я ещё тогда не знал, что через десяток дней та же участь постигнет моего родного брата Дусю.
Доложив Эпштейну о потерях, отправив раненых в менсанроту, несмотря на усталость, я не мог заснуть. Передо мной всё время было красивое лицо Моисея, его добрые глаза, я слышал ровный спокойный голос моего друга, откровенно повествующий о любви, о молодой жене, о Киеве, о театрах, о той прекрасной жизни до войны….
Приближалась дата наступления. Рыжикова почти не было видно – все дни и ночи он был на передовой, тщательно готовил дивизион к прямой наводке в начале боя, и к переносу огня вглубь обороны противника, как только вперёд пойдут танки и пехота.
Надо было снарядами рушить густые минные поля финнов.
Все позиции уже подготовлены, земляные работы выполнены, грунт, политый кровью наших друзей, замаскировали дёрном. Осталось установить орудия и уложить в ниши ящики со снарядами.
Эту работу назначили в ночь с 8 – ого на 9 – ое июня 1944 года. Все автомашины с пушками и снарядами сосредоточены в километре от ОП. Гриша Гладун, только он один, на «Виллисе» командира полка, доставлял пушки по одной к приготовленным гнёздам.
Передвижение шло беззвучно, работа двигалась неслышно.
Таким образом Гриша закатил все 24 орудия. Снаряды перенесли на себе.
К утру, оставив часовых у пушек, все возвратились в тыл на отдых.
Впервые за всю ночь не было ни одного раненого. Операцией руководил сам Прояев.
9 – ого июня я весь день снаряжал батареи защитными средствами. Были назначены общественные санинструкторы, проводились с ними занятия. Я показывал солдатам, как останавливать кровотечение, как накладывать шины, как переносить раненых.
Были определены схемы оповещения передвижений, пункты сбора раненых. Все ознакомились с местами стоянок автомобилей, предназначенных для немедленной отправки раненых в тыл.
Потом была баня, прошёл обед, и наступил отдых перед боем.
Часов в пять вечера ко мне в блиндаж зашёл Рыжиков:
- Вот что, доктор, я на часок схожу на НП, там назначена встреча с танкистами. Я заказал Абдуллаевц жареную картошку. Соберёмся у меня, поужинаем, песни наши вспомним. Будут все комбаты, Дыдзюль, Ерёмин, Мишнёв. В общем, все свои.
Рыжиков отклонил моё предложение сопроводить его:
- Нет, нет! Ты и так ни одной ночи не спал. Мы двадцать суток кантовались, а тебе досталось сполна! Оставайся здесь! Танкисты покажут, где им пробить проходы в минных полях - это недолго.
Через час Рыжикова принесли, убитого наповал финским снайпером.
Пунцовый, на грани обморока Эпштейн. Скорбный, наполненный слезами взгляд Орлова. Смертельно желто –белый Маркович. Дыдзюдь, Ерёмин – все офицеры и солдаты полка сгрудились у моего блиндажа, куда внесли Ивана Рыжикова.
Так он пролежал до утра в обрамлении огоньков, излучаемых солдатскими люстрами – гильзами из – под сорокапятимиллиметровых снарядов.
Хоронили Рыжикова ночью в Песочном, в трёх километрах в сторону Ленинграда.
Он ушёл на войну в июне 1941 года из Ленинграда на запад. Прошёл знаменитые Синявские болота. Через западный фронт возвратился два года спустя в свой родной город, где учился корабельному делу, боксу, стойкости, разуму, где впервые в нём проснулось чувство любви. Здесь он отдал свою единственную, никому не принадлежавшую жизнь….
Михаил Эпштейн осунулся и постарел за одну ночь. Когда мы возвратились к себе и собрались в штабном блиндаже, замполит сказал:
- Осиротели мы, братцы. Не стало того человека, без которого жизнь потеряла смысл. Без Рыжикова мы - никто. Не сохранили, не уберегли….Он для нас делал всё, а мы все вместе не оградили его от гибели, не отвели смерть. Я больше не могу, и не хочу жить. За одиннадцать месяцев общения с ним, с Иваном, я увидел, понял и приобрёл больше, чем за все прожитые годы. Он раскрыл мои глаза на смысл жизни.
Прислали нам нового командира дивизиона. После Рыжикова его приняли, как чужого. Не следовало на эту должность вводить кандидатуру со стороны, но начальству виднее….
Наступление было мощным – в течение четырёх часов всё гудело и тряслось!
Такого сосредоточения огня не было даже под Сталинградом – так характеризовали насыщенность артиллерией этого участка офицеры из штаба дивизии, прошедшие бои на Волге.
Пушки всех мощностей, орудия кораблей Балтики, реактивные установки – всё было направлено на узкий промежуток между Сестрорецком и Старым Белоостровом. Огонь перенесли в глубину оборонительной полосы противника, и мы двинулись вперёд.
Это не открытые поля Смоленщины или Витебщины. Приходилось выискивать проходы между скал и огромных валунов. Не было Рыжикова, и дивизион нарвался на мины….
Вначале подорвалась первая автомашина, вторая – тоже самое. Взрывы поразили и третью, и четвёртую машины. Попали в «мышеловку». Дождались сапёров, разминировали. Вперёд пошли танки.
На подступах к Райволе, всё застопорилось. Обстановка не ясна. Связные офицеры не дают сведения о положении в пехоте. Посыльные не возвращаются….
Последним ушёл Володя Маркович, за ним неразлучные разведчики – туркмен Бабаев и узбек Ибрагимов.
В ожидании прояснения обстановки и команды, что делать дальше, решили почистить оружие. Я разместился у сосны, разобрал свой пистолет и сложил его часть в пилотку. Сижу и драю ствол. Слышны разрывы финских мин.
И вдруг одна из них попадает в ствол сосны, под которой я сижу.
Приходим в себя…. У начальника штаба дивизиона осколком распороло живот, и всё его содержимое вывалилось. Михаила Эпштейна убило наповал. Всего неделю прожил он после Рыжикова.
Я даже не помню, как мы хоронили Эпштейна. Не мог я больше оставаться в первом дивизионе, попросил Прояева, чтобы меня перевели во второй дивизион.
И вот я оказался вместе с Володей Марковичем, комбатом Понаморёвым, замполитом капитаном Бабежко, с начштаба Титовым.
Жаль было расставаться с Алёшей Ерёминым.
Комментариев нет:
Отправить комментарий