Девичья гордость

Это были семидесятые годы. Мы уже понимали, что жизнь меняется и не в лучшую сторону, но ещё не представляли себе какие перемены и трагедии нас ожидают. А пока всё это не наступило и не обрушилось на нас, мы жили по – прежнему: работали, экономили деньги, праздновали седьмое ноября и первое мая, а в Новый год наряжали ёлку и лепили пельмени.

Я всегда, кроме того, что работала, ещё и подрабатывала. Концертмейстерская специальность давала мне возможность сводить концы с концами. Годами я аккомпанировала хору, всегда числилась концертмейстером в театре "Оперы и балета", но основная занятость была в музыкальном училище, где кроме меня трудились ещё пианисты, буквально на всех отделениях – от струнного до духового.

В те времена, отношения между людьми не имели дистанции. На работу мы приходили не как роботы, а могли искренне делиться и радостью, и шутками, и печалями. Можно было смело рассказать о проблемах с детьми или с мужем, о начальнике, который придирается, о деньгах, которых не хватает никогда. Среди нас не было стукачей, завистников и поэтому мы все чувствовали себя уверенно во всех отношениях. Мы, концертмейстеры, разные по характеру, но возраст был у всех, примерно, один и тот же. Социальное положение тоже не очень-то отличало нас друг от друга, т.е. если у кого-то не было блузки на выступление или туфель, чтобы выйти на сцену, никто этому не удивлялся и делились друг с другом всем, чем только могли.

Была среди нас выпускница одесской консерватории, умница Нина – она вышла замуж и оказалась в нашем уральском городе. Очень скромная на вид женщина, профессионал высшего класса. Нина преображалась, когда работала со студентами. Я даже помню её выражение лица и глаз – нужно самое настоящее мужество в характере, чтобы справиться с трудным текстом выпускных программ, которые исполняли студенты струнного, вокального и духового отделения.

Была группа моих подружек по студенческим годам – нас оставили в училище по распределению. Мы так и держались вместе. Отношения наши были не просто дружескими, но ещё и теплыми: поддержка, готовность помочь, заменить, если требовалось, – это редкие качества, но мы считали их нормой.

Запомнилась и Оля Эмина из Иркутска. Заканчивала она консерваторию уже в нашем городе, а потом вышла замуж за Мишу, он после авиационного института работал где-то по своей профессии и всегда был окружен друзьями, которые обязательно сидели за столом, приглашенные на все, без исключения, праздники.

Как вмещала крошечная хрущевская квартирка Эминых такое количество людей – это до сих пор остается вопросом для меня. Никогда наша компания не собиралась у меня в доме, потому что мы жили с моими родителями, и честно скажу, наша семья не была гостеприимной, не потому что мы были скупыми или плохими людьми, просто отношения были натянутыми – каждый, кто заходил к нам в дом, это чувствовал. Нина жила в семейном общежитии – это одна комнатка, она же кухня, она же спальня.

Оля Эмина была сильнее всех. Во-первых, у неё был такой характер лидера, как сейчас говорят, во-вторых у них с Мишей было уже двое сыновей, а в-третьих, у неё не было родителей. Не смогу рассказать о ней больше, потому что ничего не знаю – она рассказывала только о бабушке, которая её вырастила и воспитала. 

Вполне возможно, что Оля училась в интернате, но я не уверена в этом, просто характер у неё был такой детдомовский, хотя можно было смело её осанку и манеру поведения назвать королевской: высокая (почти два метра, но муж Миша, был ещё выше её), совсем не худая брюнетка, с короткой непослушной стрижкой. Носила Оля только парчовые платья. У неё были платья новые из парчи, которые она берегла для выступлений, а были старые, которые она не выбрасывала, а носила на работу. Платья эти сидели на ней, как на корове седло, но я не помню её в другой одежде.

 Как-то она принесла мне починить несколько её платьев – что-то застрочить, что – то расширить в объеме, что-то подкоротить. Уже дома, развернув сверток с этими парчовым платьями, я поняла, что эти одежды никто никогда не стирал… Не могу сказать, что это было – или синтетика или натуральные ткани, но вполне возможно, что после стирки они бы деформировались, поэтому я тоже не решилась окунуть их в мыльную пену, а потом хорошо выполоскать. Прежде чем приступать к ремонту этих изделий, надо было их распороть. Никогда этого не забуду! Я справилась только с одним платьем, а остальные вернула удивленной Оле:

- Не справилась – сказала я, и в какой-то мере это было правдой. Концертмейстерский пот плюс резкий запах духов, которые поднимут мертвого из гроба.

Правда я набралась смелости и посоветовала Оле не носить эти ткани каждый день:

- Оля, одежда должна дышать. Понимаешь? – сказала я внятно, как будто Оля была иностранкой и не понимала русский язык – Это ткань не каждодневная!

У Оли на все случаи жизни было своё выражение лица и взгляд. Она непонимающе смотрела на меня, но через несколько секунд прищурила глаза и заподозрила, что я просто поленилась возиться с её "замечательными" платьями. Я поняла, что разговор бесполезен. 
Все привыкли, что Оля одевается в эти парчовые платья, которые к её черным сапогам ну никак не шли. Никто не догадывался, что эти платья никто не стирал никогда, но все знали Олин запах…

Как концертмейстеру Оле Эминой не было равных – её большие неуклюжие руки, превращались в крылья красивой птицы. Она была с большим концертмейстерским талантом, работала со студентами тщательно и вдохновенно, получала призы самого разного рода, и её довольно непростой характер, помогал всем быть в активной форме и не расслабляться.

Оля имела свои понятия в жизни, опиралась на них, и состояние растерянности, лени, слабости, просто не понимала.

Как-то на новогодний вечер все лепили пельмени. Договорились специально приехать к Оле, в первой половине дня, и лепить вместе сотни пельменей на вечер, вернее на новогоднюю ночь. Я же с мужем явилась сразу к праздничному столу. Конечно, у меня была причина не участвовать в подготовке к новогоднему столу, но Олю это не интересовало. В своей шутливо-ироничной манере, она при всех ответила на мои извинения:

- А кто не работает, тот не есть!

Я и не ела… В те времена придерживалась вегетарианства, только поэтому выдерживала атаки и приступы очень тяжелой астмы.  Никто не заметил, что я обиделась, компания была шумная, все понимали шутки, кроме меня, наверное. 

Гуляние длилось, как и положено, до утра, и я на всю жизнь запомнила нечеловеческую усталость. Мы, еле передвигая ноги в сугробах, добрались домой и заснули, как после тяжелого испытания на нервы и на здоровье. Груды еды, огромные банки с солеными огурцами и помидорами, салаты под шубой и без шубы, пельмени и торты, лимонады и рассолы, шампанское и водка, пиво и вино… всё это крутилось в моей голове, как страшный сон, который прерывался Олиным голосом: "А кто не работает, тот не ест!" Мне снилось, как меня обговаривают и обсуждают мои подружки и коллеги, когда они все лепили пельмени, а я нет. Ужас и кошмар – так начался этот новый тогда год.

После зимних каникул я вернулась на работу другим человеком. "Каким другим?" – спросите вы. "Чужим" – отвечу я. Именно так я себя почувствовала. 

С ранней юности у меня присутствует одно качество, над которым можно и посмеяться – я называю это качество: "девичья гордость". В самых разных ситуациях это моё качество просыпается, и я становлюсь чужая тем, кто причинил мне боль, как человеку и как женщине. Один только пример я вам дам, и вы поймете, что такое моя "девичья гордость".

Совсем недавно моя приятельница пожаловалась, что её взрослый сын очень грубо с ней разговаривает по телефону:

- Мама! Отстань! Ты звонишь каждый день! У меня всё нормально – не надоедай! Ты мне мешаешь, отрываешь от дел!!!

Что делать в таких случаях? С одной стороны – это хоть и взрослый, но ребенок. Ссориться, обижаться, заплакать, сделать замечание?

- А где твоя девичья гордость? – вдруг спросила я свою приятельницу.

Она в недоумении, как на ненормальную, посмотрела на меня и уже приготовилась смеяться.

- Представь, что это не твой сын, а посторонний мужчина – упрямо настаивала я на своём – как ты среагируешь на мужчину, который орет тебе в телефонную трубку: "Отстань! Надоела! Не мешай!"?

- Нет, ну тут всё понятно… - растерялась моя приятельница, которой также, как и мне, уже за шестьдесят.

- Что тебе понятно? – настаивала я

По выражению её лица я поняла, что у моей знакомой тоже есть своя "девичья гордость".

- Что не брать телефон? – растерянно спросила она

- Естественно!!! – надавила я на каждую букву этого слова – А как же ещё? Ты что хочешь, чтобы твой сын не узнал, что такое "девичья гордость"?

Мы засмеялись. Но, если серьёзно, парень очень быстро понял, что обидел мать, стал окольными путями искать возможности поговорить с ней, извиниться – звонил отцу и даже мне, волновался, что мама не берет телефон. Кстати я ему и сказала, что его мама женщина, и у неё есть своя "девичья гордость". Он тоже рассмеялся, но уверена, что задумался.

Так вот, возвращаясь к своему рассказу о Оле Эминой, я скажу, что на работу тогда, после зимних каникул, я пришла с проснувшейся "девичьей гордостью". Не знаю на что я обиделась, в принципе никто меня не обижал. Но этот кошмар в новогоднюю ночь воспринялся мною, как оскорбление: анекдоты пошлые с матом, стаканы водки, взмыленные люди, которые не танцевали, а прыгали, как козлы…  А мне все казалось безвкусным и бессмысленным.

На работе никто не заметил моего настроения. Сессия для заочников продолжалась, масса экзаменов, работа концертмейстеров и преподавателей такая, что никто голову не поднимал. Не было минуты перемолвиться словечком. Мой серьёзный настрой, после Нового года, был как раз в той атмосфере, в которой находились все. Груды нот, репетиции с раннего утра до позднего вечера. Кроме того, что надо было выучить программу из трудных произведений в классе, надо было ещё репетировать в большом зале, где проходили экзамены, чтобы подстроиться под акустику большого помещения с высоким потолком.

Я не строгая, к сожалению. Но все знают, что я зануда – пока не будет отшлифован трудный фрагмент, не отступлю.

И вот, когда напряжение от экзаменов спало, прихожу я на работу и вижу, что все сидят очень понурые и грустные, а в центре Оля Эмина только что закончила какой-то свой рассказ. Сама Оля на себя не похожа – серое осунувшееся лицо, опущенные плечи, кисти рук, как будто не знает куда деть. Её парчовое платье с пятнами на груди, совсем несуразное или точнее сказать дикое какое-то.

Я глазами спросила у присутствующих: "Что случилось?" Мне так же молча ответили, отмахнулись: "Потом! Не сейчас…"

Оля помолчала и продолжила охрипшим голосом:

- Не знаю, что мне делать после всего этого. Это конец всему! Я пашу день и ночь, стараюсь, из кожи вон лезу, а они в дом порнографические журналы приносят.

Я начала что-то понимать, а через пять минут картина была вообще ясна.

Оля нашла дома спрятанный порнографический журнал. Она единственная женщина в своей семье, все остальные мужчины, включая восьмидесятилетнего отца Миши и двух её сыновей, пяти и девяти лет. Не проводя выяснения кому принадлежит этот порнографический журнал, Оля за общим завтраком рявкнула:

- Ещё раз найду эту гадость, выгоню как собаку из дома!!!

Испугались все её мужики – дедушка схватился за сердце, Миша побледнел, мальчишки присмирели, явно не понимая, о чем идет речь.

На Олю накинулись все наши девчонки, так мы друг друга называли, хотя девчонками давно уже не были:

- Ты с ума сошла! Сейчас это нормальное явление! Подумаешь, нашла журнал с картинками! – все без исключения воспитывали Олю, рассказывали ей, что в каждом доме есть порнографические видеокассеты и все мужчины сегодня без порнографии не живут.  Оля беспомощно оглядывала всех таким безумным взглядом, как будто видела своих закадычных подружек впервые.

- А вообще-то Оля права – сказала я, несмотря на то, что уже месяц чувствовала себя чужой в своем рабочем коллективе.

- В чем это она права? – почти хором спросили меня все.

- Во всем она права – спокойно сказала я. – Порнография – это гадость, которая в доме, где растут дети, не должна быть.

- А если это её муж? – спросила Нина

- Пусть выбирает – ответила я за Олю – Что ему дороже: жена с требованиями и с принципами или порнография?

Как всегда, от моих высказываний все шарахаются. Но я уже к этому привыкла. Это спонтанное собрание закончилось, все стали расходиться по классам, только мы с Олей остались в узкой и неуютной комнате, которую можно было бы принять за раздевалку спортсменов, но два стареньких пианино, прижавшись в стене, напоминали нам, что это музыкальный класс.

Я села рядом с Олей и обняла её за плечи. Этот её запах от парчовых нестиранных платьев показался мне родным.

- Не волнуйся, Оленька! Ты сильная и мужественная женщина! Не все могут трахнуть по столу, поэтому в домах пьют, развратничают, женщин бьют и даже убивают. А ты растишь мальчишек. Кто оградит их души от чернухи?

Оля заплакала. Её широкая спина не помещалась в ткань этого парчового платья, которое расползалось по швам. Я вдруг увидела, как бедна эта женщина! У неё нет ни мамы, ни сестры, которая бы её поддержала, посоветовала.

- Прости меня, Танечка! Я вижу, что ты сторонишься меня. Грубость моя… Ненавижу себя!

Я гладила и согревала Олины руки.

- Ты не представляешь, как я устала. Слова доброго не слышу. С утра до вечера: "Принеси, подай, вымой, купи, свари!"  - Она не прекращала причитать, и я знала, что это не истерика,а  бунт на корабле.

Какое-то время я не перебивала её, пусть выговорится. А потом спросила:

- А в чем собственно проблема? Менять надо мужа, если он не подходит тебе.

Оля очумело посмотрела мне в глаза. Миша её – это был золото, а не муж.

- А что? – пожала я плечами – Мой первый муж тоже был идиот.

- Какой первый муж? – Оля знала меня со студенчества.

- Первый, Оля, тот который трепал мне нервы. Я с ним развелась в суде, полтора года жили врозь, а потом опять поженились.

- Иди ты!!! – Воскликнула Оля и я видела, что плечи её распрямились.

- Чего ты вдруг испугалась? – продолжила я – Ты кого слушаешь? Где это и когда это было нормой держать порнографические журналы в доме, где растут дети? У меня нет чувства юмора, ты знаешь, Оля: черное - это черное, а белое - это белое – поставила я точку в своем монологе, но добавила ещё – Облико морале!!!

Оля рассмеялась.

- Сколько ты зарабатываешь Оля? – спросила я

- Ну столько же, сколько и ты… - она уже не понимала куда я гну.

- Так вот, от слов к делу: теперь половину своей зарплаты ты тратишь на одежду себе! Поняла? Пальто новое, вязаные кофточки, жакеты, колготки, сапожки, туфельки, бельё! Порнографические журналы им!!! Ишь ты!!!– когда я разойдусь, остановить меня уже трудно.

Открылась дверь класса, и студент, который искал нас с Олей, робко спросил: будет ли сегодня репетиция?

- Вы что уже всё выучили, что пришли за концертмейстером!? – заорала я, как будто это он, этот студент, принес порнографический журнал в дом Оли – Можно один раз в жизни дать нам поговорить? Вы что сами не понимаете? Как дети маленькие…

- Тань, а ты что правда  пол зарплаты тратишь на себя? – спросила ошалевшая Оля.

- Пол зарплаты? Я трачу на себя всю зарплату! – соврала я, но это было не важно. Оля знала, как я экономлю, но сшить себе платьице, купить немецкое бельё, польскую пудру, цигейковую шубу на зиму – почему нет? Кто спасибо скажет за прислуживание каждому в отдельности и всем вместе взятым?

Мы вышли из здания. Гололед - это был только повод прижаться друг к другу. Мы гуляли по зимним улицам нашего города, планировали свою новую жизнь, мне хотелось, чтобы Оля Эмина осталось такой же сильной и талантливой, и чтобы дома её ценили и прислушивались к ней.

Историю эту я уже и забыла. Прошло много лет. С Олей Эминой мы иногда перезваниваемся, она живет в Америке, сыновья её уже женились. Она по-прежнему красавица.

А почему я о ней вспомнила? Сейчас объясню.

Посмотрела я вчера фильм "Левиафан" и подумала:

"Ах, если бы главная героиня, стукнула по столу поварешкой, да приструнила бы мужиков, а заодно и подружку, которая тоже пьет водку из стакана".

Почему считается примитивным потребовать от мужчин нормально обращаться с женщиной и относиться к ребенку с уважением?

Почему такое безволие? Кто делает женщину такой беспомощной и слабой?

Лет 20 -25 назад появилась возможность чуть ли не в каждом киоске купить, кроме водки и сигарет, порнографический журнал.

Мне тогда уже стало ясно, что это катастрофа. Я даже не имею ввиду поголовную импотенцию среди мужского населения, я не буду говорить о виагре, как о лекарстве, которое как бы помогает – не моего ума это дело.

Но я точно знаю, что за развратом и распущенностью, во все времена, начинались войны. Можно кричать на маму, можно порнографией увлекаться и развлекаться, всё можно… Но разве это не конец света? Света нашей души и сердца.

Мы содрогаемся от того, что в нашем цивилизованном мире всё – таки начались войны и грозят нам страшной реальностью. А где мы все были, когда выросло поколение, для которого нет ничего святого?