Считанные разы, их можно даже назвать моментами, жизнь сталкивала меня с ней – с этой удивительной женщиной.

По прошествии многих лет, становится понятно, что судьба дает нам не больше и не меньше, а именно необходимую дозу общения, чтобы из фрагментов этого общения, зафиксированных памятью, построить картину и любоваться ею. А если отойти подальше и посмотреть со значительного расстояния времени, то можно и подумать, и поразмышлять.

                                              ****

Пожилой женщиной становятся не сразу. Юность, зрелость и лишь потом мы останавливаемся у порога старости. Когда ребенок переступает порог школы в первом классе – это праздник! Букеты цветов, первый звонок, нарядная одежда, банты у девочек и даже оркестр. А вот когда оказываемся в последней возрастной группе (мягко скажем так), цветы и оркестр ждут в стороне, чтобы не было слишком рано…

Нонна Алексеевна считалась очень ярким преподавателем – общительная светская женщина, с помадой морковного цвета, которую я сто раз планировала себе купить, но так и не сделала этого, хотя мы с Нонной были одной масти – рыжие, с веснушками. Она только посветлее меня была, скорее рыжая блондинка. Меховая пушистая шапка спускалась на глаза, и она её часто даже не снимала с головы на уроках. Сочетание её звенящего голоса и лучезарная доброжелательность, одурманивали всех, кто был рядом с ней.

Я заканчивала в тот год музыкальное училище и получала последние уроки по камерному ансамблю. Скрипач, тоже студент, как и я, появлялся раз в неделю в классе Нонны Алексеевны, и мы все вместе отрабатывали выпускную программу то ли для зачета, то ли для экзамена, уже точно не помню.

Зимой, рано утром, было ещё темно за окном, а мы уже встречались на репетиции, и никто из нас не опаздывал. Очень уютно было в этом классе камерного ансамбля, хотя он ничем не отличался от других помещений. Однако всё, абсолютно всё, было подобрано для того, чтобы Нонна Алексеевна запомнилась мне, и причем на всю жизнь. Лампочка под высоким потолком освещала фигурку Нонны Алексеевны и отражалась в зеленых глазах, подчеркивая их лучики.

Я её обожала! С восторгом впитывала чувство юмора, приятельский тон со студентами, смелость, которую она нам внушала и внушила: даже тогда, в свои молодые годы, я понимала, что влияние Нонны Алексеевны на меня огромно по своей силе. Войти в жизнь смелой и яркой женщиной – это, на мой взгляд, подарок. Вот именно этот подарок мне подарила, сама того не зная, Нонна Алексеевна.

Очень часто, как всякий творческий человек, Нонна Алексеевна была недовольна собой. Мы чувствовали, когда прорывалась её волна раздражения. Шикарная по всем параметрам женщина, могла в один миг измениться, и боль её неудовлетворенности можно было сравнить только с ядом змеи. Но для меня этот её "яд" был лечебным. Я не очень – то боялась злой иронии в шутках преподавательницы, не расстраивалась из – за прямых и суровых замечаний, которые очень точно обозначали проблему и пути её решения.

- Как можно!? Как можно в Бахе не услышать ритм??? Вы хоть понимаете, какое произведение вы играете? Смазали все сильные доли, уничтожили все акценты!!! Как я устала… – театрально восклицала она.

У скрипача заурчало в животе совсем некстати, потому что Нонна Алексеевна опустила свою голову в меховой пушистой шапке и раскачивалась из стороны в сторону, как будто случилось что-то непоправимое. Пока она успокаивала себя от нашей бездарности, я подмигнула скрипачу и достала из сумки пирожки с картошкой.

- Что это, Таня!? Что Вы себе позволяете? – Нонна Алексеевна вспорхнула, как огромная птица со стула.

- Мы не позавтракали, Нонна Алексеевна! Какой может быть ритм Баха, когда в животе всё урчит от голода?

Скрипач посмотрел на меня ошалелым взглядом, потом перевел глаза на пирожки, которые я разворачивала на крышке рояля и беспомощно повернулся к Нонне Алексеевне.

- Нет лучшей фортепианной школы, чем в России! - сказала я и откусила румяный пирожок с картошкой – и знаете почему?

- Ну, ну, послушаем… - Нонна Алексеевна разломила пирожок пополам и всматривалась в начинку так, как будто это была не картошка с поджаренным лучком, а засушенные насекомые, которых едят в экзотических странах.

- Потому что – продолжила я - все великие русские музыканты ели домашние пирожки с картошкой.

После этой веселой паузы, наш скрипач заиграл по-другому настолько, что Нонна Алексеевна пообещала всегда приносить пирожки на наш урок.

Через лет десять, после того как мы закончили училище, мне рассказали, что Нонна Алексеевна спивается. Я не поверила своим ушам:

- Мама её умерла, сын женился… - моя подруга поддерживала связь с Нонной Алексеевной – Говорят, что она сидит дома, никуда не выходит. И пьет…

Ничего себе!!! Я не поверила своим ушам и решила навестить Нонну Алексеевну. По моим подсчетам, она не была старухой. "Если мне было 20 лет, когда я училась у неё, то ей тогда было 40 лет. Значит сейчас ей 50…" – так думала я, когда вошла в знакомый двор. Во времена студенчества, мы часто бывали у Нонны Алексеевны дома. Её мама, дивная старушка, как на невидимых колесиках, сновала из комнаты в комнату и была явно счастлива. 

Прямо на пороге нам вручали домашние теплые тапочки, вся квартира была устлана какими-то потрясающими коврами и паласами, торшеры и бра, люстры и настольные лампы… Я крутила головой и не знала, чем раньше любоваться: или картиной необыкновенной сирени, написанной маслом, или библиотекой, нереально богатой, или мамой Нонны Алексеевны, которая была такой улыбчивой красавицей, что хотелось у неё спросить: "Из какой Вы сказки?"

Нас усаживали на мягкую мебель, а пока подавали фарфоровую супницу, блюда вкусной еды. Так было приятно в этом доме, что не хотелось уходить!

За прошедшие десять лет подъезд изменился... На высоких потолках проступили желто-бурые пятна, стены обшарпались и исчез запах ванили, который доносился из квартиры Нонны Алексеевны.

Дверь она открыла не сразу, было видно, что проснулась поздно.

В махровом халате, накинутом на ночную рубашку, Нонна Алексеевна выглядела необычно, не потому что потеряла свой шик и лоск, а потому что была пьяна.

На столике, рядом с большим креслом, я увидела разного рода бутылки спиртного, и это, похоже, было нормой каждого дня. Интересно, что кресло стояло спиной к роялю, звучание которого я помню до сих пор.

Когда – то это кресло было повернуто так, что можно было сидеть и слушать, как Нонна Алексеевна играет на рояле. Но сейчас крышка рояля была закрыта, а кресло вообще отвернулось от него.

Честно сказать, я не умею гостить, то есть навещать кого-то. Нет большей муки для меня садиться напротив человека и задавать вопросы, ответы на которые я уже знаю. Что я могла спросить у Нонны Алексеевны: "Как поживаете? Как здоровье? Как дела?". Ясно, что плохо. 

Так, о чем же говорить? Даже не присаживаясь на стульчик около её кресла, я пошла на кухню ставить чайник. Хорошо, что Нонне Алексеевне было не до моего выражения лица, потому что такую гору грязной посуды я в своей жизни не видела. Если бы пробежала мышь, по этой запущенной кухне, или вылезли бы тараканы, я бы не удивилась. Вернулась я в комнату уже полностью совладев с шоком, который меня охватил. Лихорадочно думая, с чего начать, понимала, что надо найти нужную тональность и тон разговора!

Жалеть, плакать вместе с ней, у меня настроения не было. Не понимая ещё почему и зачем, я стала поднимать с пола разбросанные книги, журналы, диванные подушки, обувь и одежду:

- Вы не представляете, Нонна Алексеевна, какие сейчас ученики пошли. Это ужас! Лень матушка! Ничего дома не делают. Думают, что я за них буду программы к академическому концерту выучивать.

Нонна Алексеевна смотрела куда – то в пол, и не было понятно, слышит ли она меня, и вообще понимает ли то, о чем я говорю.

- Вы думаете, что сегодняшние ученики такие, какими были мы? – продолжала я разговаривать, составляя бутылки в бар – Нет, Нонна Алексеевна, эти времена прошли.

Пытаясь привести этот хаос в какой-то порядок, я не закрывала рот:

- Раньше был конкурс на вступительных экзаменах, а сейчас мы учим всех подряд, и даже тех, кому учиться музыке противопоказано.

Я специально гремела грязной посудой на кухне, решив сначала замочить её в большом тазу. Под аккомпанемент моего шума и разговора, не произнеся ни одного слова, Нонна Алексеевна задремала. Но я не дала ей спать в кресле, а подняла и под руки уверенно проводила в спальню. Она утонула в пышных подушках, и я наполовину прикрыла шторами большое окно - солнечные лучи светили, как ни в чем не бывало. С тумбочки я убрала все лекарства, они лежали без упаковок, и вообще не понятно было: как их можно принимать в таком количестве и беспорядке?

Проснулась Нонна Алексеевна поздно вечером и надолго скрылась в ванной. Она не удивилась, что всё прибрано и собрано, как надо. А я заметила, конечно, что она оделась и причесалась. Села в кухне около батареи и подняла на меня глаза:

- Танечка! Меня все оставили! – сказала Нонна Алексеевна и посмотрела через дверь кухни на стену в комнате, где кроме множества фотографий, висели самого разного рода грамоты, награды и благодарственные письма.

Я увидела не цвет её глаз, а расцветку: на зеленом фоне черные точечки с желтой окантовкой. Моё лицо расплылось в улыбке, но она повторила уже страшным и грозным голосом:

- Таня… они все меня оставили!

- Кто оставил? Кого оставили? – я опять ушла в свой тон, в котором рассказывала о трудных учениках сегодняшнего времени.

- Мама умерла….  Моя мамочка… умерла.

Эх, сюда бы кинокамеру! Не потому что Нонна Алексеевна играла и притворялась, или что-то драматизировала, а просто показать актрисам, что такое немолодая женщина. Всё у неё было! Понимаете? Молодость, красота, сынишка, мама любимая и родная. Ради них можно было жить и работать.

 - Ты знаешь, Танюш, она даже не пожаловалась ни разу. Легла днем отдыхать и не проснулась…

- Дивная у вас была мама, светлая ей память! – я не могла присоединиться к её душевному состоянию, потому что это невыносимо больно. Кто – то один должен всегда оставаться без боли в сердце, чтобы помочь тому, кто страдает.

- А он… Ты знаешь, что он мне сказал? – ясно, что в мужском роде говорилось только о сыне, мужа у Нонны Алексеевны не было никогда.

- Нонна Алексеевна, с сыном у Вас есть только два варианта отношений.

- Два? Варианта? – такой растерянности во взгляде я не встречала ещё никогда.

- Только два варианта! – я решила не жалеть её, да и причин для этого не было. – Или Ваш сын любит жену, и не любит Вас, в смысле не нуждается в Вас – это первый вариант. Или он любит Вас, но не любит свою жену и своего ребенка. Выбирайте! – сказала я и руками изобразила весы.

Умные и печальные глаза Нонны Алексеевны смотрели на меня:

- Таня, а третьего варианта нет?

- Может быть и есть. Но если взрослые дети отдаляются от родителей, уходя в свою семью, надо пожелать им счастья и здоровья.

- А мне - то что делать? Я вложила в него всю свою жизнь!

- Как что делать, Нонна Алексеевна!? Жить!

- Как, Таня? Как жить, когда они все меня бросили – Нонна Алексеевна поискала что-то глазами на кухне, а потом встала и направилась к серванту. Но бар со спиртным я закрыла, а ключ спрятала в вазочку на верхней полке.

Даже не спросив, что и почему, Нонна Алексеевна вернулась с таким видом, что забыла зачем выходила из кухни.

- Ладно! Путь будут все счастливы… - произнесла она обреченным голосом – Пусть!

Мне стало неприятно, и она это почувствовала. Разве так желают счастья людям?

- Мы женщины, Нонна Алексеевна. Жизнь нашим детям дали мы, женщины. Мечта любой матери – родить здорового и нормального ребенка. А вот когда дети вырастают, мы не хотим понять, что женитьба сына – это норма. Когда мы узнаем, что родился здоровый и нормальный мальчик, радуемся. А когда узнаем, что наш сын стал мужчиной, то есть полюбил женщину, завел семью, родил своих детей, тут мы впадаем в тоску и в печаль.

- Как – то всё навалилось сразу… - Нонна Алексеевна не хотела расставаться со своей депрессией – Я уже два месяца на больничном.

- Это не страшно! Вы же не робот.

- Потерялся смысл жизни, Таня.

Я понимала, что она не привыкла жить без родных. Кто спорит? Одиночество – это трагедия.

- Нонна Алексеевна, то что вы чувствуете сегодня, совсем не значит, что будет завтра. Всё меняется.

- Всё меняется, но не в лучшую сторону.

- Есть вещи, которые действительно от нас не зависят, но очень многое зависит от нас.

- Я безнадежный случай, Таня. С мужчиной у меня не сложилось, я оказалась никудышная жена. Сын, как чужой… Трубку телефонную не берет.

- Это всё прошлое – сказала я уверенно – А надо думать, что дальше.

- Что думать? Меня на педсовете прорабатывали…  - Нонна Алексеевна опять стала глазами искать бутылку со спиртным, но я уже приготовила оладьи и разливала чай в большие чашки. 

"Скорее всего, в нетрезвом состоянии пришла на работу" – подумала я.

- Пришло время подумать не о работе. Сколько отдано Вами ей сил! Хватит!!! Вы полностью лишились жизненной энергии.

- Все силы отдала, Таня – согласилась Нонна Алексеевна.

- Вот именно! Нас так воспитали – не семья, не отдых, не хобби, а работа, и только работа.

- Профессия держит нас в форме…

- Согласна! Но нельзя забывать, что профессия преподавателя очень часто приводит к умственному помешательству – почему-то я сделала такой поворот, и мы засмеялись.

- Танюш, откуда в тебе этот оптимизм? – Нонна Алексеевна согрела меня своим знаменитым добрым взглядом.

- Как откуда? От Вас! Я впитывала абсолютно все: Ваши повадки, варианты поведения. Я и сейчас восхищаюсь Вами. Но не понимаю….

- Что не понимаешь?

 Я глубоко вздохнула:

- Нонна Алексеевна, я замужем уже десять лет. У меня есть дочка третьеклассница. А у нас нет квартиры. У нас нет квартиры в подвале или на чердаке. Нам негде жить. Мы ютимся то у моих родителей, то у родителей мужа. Но они больные люди. У отца моего мужа открытая форма туберкулеза. И мы живем с ребенком в квартире с туберкулезным больным… Если Бог смилостивится, и мы получим квартирку, о которой мечтаем, то никаких проблем у нас не будет никогда в жизни. Понимаете?

Нонна Алексеевна молчала. Мне кажется, что она в тот момент начала возвращаться к реальности.

- Да, Вы вернулись с похорон Вашей мамы. Но Вы вернулись к себе домой. Да, всё верно, боль нестерпимая, когда предает единственный сын! Но Вы остаетесь в своем доме. Вам трудно понять зачем женщине её собственный дом. А Дом – это остров, на котором женщина полная хозяйка. Вы не были хозяйкой никогда в своем доме. Вы были дочкой пятьдесят лет. Вы были мамой. А сейчас пришло время быть просто женщиной.

- Старухой!!! – раздраженно крякнула Нонна Алексеевна и губы её скривились в горькой усмешке.

- Можно сказать "старуха", а можно сказать "пожилая женщина" – ответила я ей и улыбнулась – Почему Вы не разрешали калечить произведения Моцарта или Грига? Жизнь, как и искусство, имеет свои периоды, жанры и стили. Мы можем быть грустны и печальны, а можем быть умны и мудры, мы можем радоваться и смеяться, плакать и отчаиваться, нам можно разочаровываться и горевать. Жизнь – это палитра! Мы выбираем краски нашего настроения, состояния.

- Ох, как ты красиво говоришь! – искренне восхитилась Нонна Алексеевна.

- А сейчас я скажу не красиво. Уж простите! – Я убрала свой тон, который помог мне вывести её из состояния прострации, и заговорила своим нормальным голосом взрослого человека -  Вы, Нонна Алексеевна, беситесь с жиру. И если Вы мне сейчас не поверите, то я (уж поверьте мне!) сделаю всё, чтобы забыть Ваше имя.

В прихожей она меня обняла.

Уже в трамвае я сказала себе: "Если она не интересовалась ключом от закрытого бара со спиртным, то не всё ещё потеряно".

Назавтра я позвонила ей и сказала, что очень хочу, чтобы моя дочка училась у неё музыке. Нонна Алексеевна молчала в трубку долго, но не посмела мне отказать. На первый урок мой ребенок явился с подружками по подъезду. Нонна Алексеевна, словно начинающий преподаватель, искала слова, вспоминала что – то из той жизни, когда она была другая. Но дети спасли урок своей непосредственностью и очарованием. Промахи и растерянность Нонны Алексеевны постепенно исчезали.

Частные уроки музыки моей дочери дали мне право появляться в доме Нонны Алексеевны каждую неделю. Я обзвонила её коллег и просила не сразу, а постепенно и очень осторожно, навещать Нонну Алексеевну, приглашать на концерты учеников. Директор училища тоже оказался человеком: Нонна Алексеевна согласилась на ставку библиотекаря в нотном зале, которую он ей предложил.

Через несколько месяцев я увидела на ней красивый шарф, её глаза принимали оттенки новых красок. Когда мы отмечали День Рождения Нонны Алексеевны, стол украшал ею испеченный торт, и её сыну было приятно пить чай из бабушкиного сервиза.