Воспоминания моего отца (Глава -39)

Яссо – Кишинёвская операция прошла для нас благополучно. Запомнилось непрерывное движение впёрёд, мы всё время были в погоне за противником.

Поражало то, что румынские деревни были целыми и невредимыми. Никаких следов войны…

Было обидно за наши сожженные сёла и разрушенные города. Завершение Яссо – Кишенёвского окружения фашистов произошло рано утром встречей с войсками нашего 2 – ого украинского фронта с 3 –им украинским.

Враг побросал в паническом бегстве массу техники. Мы разъезжали на автомобиле «Штеер» с воздушно – масляным охлаждением. Это была военная санитарная машина с трёхместной кабиной, цельнометаллическим кузовом, приспособленным для перевозки раненых. На этой машине я передвигался до конца войны.

Мы въехали в Бухарест, оставили транспорт на окраине, а сами ринулись в центр города.

И открылась перед нами неожиданная картина: полно людей, все магазины забиты товарами, продуктами, покупателями. На улицах толпы разнаряженных мужчин и женщин.

Мы зашли в ресторан, нас тотчас же усадили и накормили. Никаких денег с нас не спрашивали, да у нас их и не было. Так мы провели в Бухаресте целый день.

Вечером добрались до своего полка. Я доложил Прояеву обстановку в   столице Румынии. Он собрал группу офицеров и отправился на экскурсию по Бухаресту.

Наступила небольшая передышка.

Дорогу на Брашев, Сибиу, Альба – Юлию, Деву и Клуж, можно было сравнить с дорогой по раю. Наш полк без остановок проследовал до города Тимишары. Остановились мы в населённом пункте Периам.

Шёл октябрь 1944 года. Ничего не предвещало беды…. Весёлый сытный городок, местные жители к нам благосклонны, всё, как будто бы шло нормально.

Мы не знали о том, что огромная танковая группировка противника, состоящая из 800 танков, решила пробраться из Греции в Венгрию. Пехотный батальон и наш артполк спокойно продвинулись вперёд, заняв Сан –Николау –Марэ и Челадон – Марэ, выйдя на берег Тиссы.

Мы подошли в Венгерской границе, к стыку Румынии, Венгрии и Югославии.

И вот, в начале второй декады октября, противник отрезал наш полк вместе со стрелковым батальоном от Периама и окружил Сан – Николау – Марэ.

Я находился в Чинадол – Марэ. За несколько часов до окружения, Периам  уже был отрезан, а с Ченадол –Марэ ещё была открыта дорога до Сан –Николау –Марэ.

Мне было приказано на двух грузовых автомобилях, с наступлением темноты, прибыть к берегу Тиссы, встретить лодки со снарядами, перегрузить их на машины и доставить в штаб полка в Сан – Николау – Марэ. Как всегда, со мной был Алексей Ерёмин.

Мы выполнили это задание – приняли снаряды и без промедления прибыли в штаб полка. Нас втретил майор Дьяченко, приказав доставить снаряды на южную окраину Сан –Николау –Марэ в батарею Южакова. И это задание мы выполнили, возвратились к майору Дьяченко, доложили о выполненном задании.

Понаморёв и Южаков вели бой с танками, уже снарядами, которые мы им доставили. Нам с Ерёминым было разрешено возвратиться в Чинандол – Марэ, до которого следовало проехать километра три – четыре по отличному шоссе.

В восьмистах километрах за Сан – Николау – Марэ мы встретили повара Абдулаева в панике – он возвращался в полк к штабу, после безуспешной попытки довезти кухню до Чинандол – Марэ. Его встретили танки противника и обстреляли – свидетельством тому была изрешеченная пулями кухня, вся в облаках пара.

Алексей Ерёмин развернул машину и мы задним ходом все же попытались продвигаться к себе в  Ченандол – Марэ.

Метров через двести мы увидели мчащийся на нас танк, и тотчас на нас посыпались трассирующие пули. Мы рванули вперёд, в штаб полка, он располагался в каком – то замке, вокруг него был не двор , а сквер. Если двадцать минут назад, здесь было всё спокойно, то теперь всех охватила паника! Кто – то предлагает мне спрятаться у немки, живущей поблизости…. На раздумья остаются секунды.

Вдруг рушится металлическая ограда и появляется вражеский танк.

Я кричу: «Лёша за мной!»

Ерёмин и за ним ещё несколько человек бросаются за мною. Нам  некогда следовать до моста, мы бросаемся в холодную воду…. И вот мы уже у своего автомобиля, и мчимся туда, где оставили снаряды – к Сергею Понаморёву.

 Со всех окон по нас ведут огонь из автоматов – из ресторана, где мы только вчера обедали, и были любезно обслужены самим хозяином – немцем. А сейчас он – этот хозяин ресторана, палит по нас из ручного пулемёта. Лёша мчит вперёд, ребята из кузова ведут ответный огонь. Даже из кирхи по нас стреляют!

Наконец – то мы на окраине Сан – Николау – Марэ. Нас останавливает Володя Маркович:

- Машину сжечь, самим в батарею Понаморёва – спокойно командует Володя. Впервые вижу его неулыбающимся, но абсолютно спокойным.

У Понаморёва встречаем Домбровского – зам. командира полка Дьяченко, парторга Чернякова и Прояева с женой. Парторг Черняков подзывает меня к себе:

- Марк, будь всё время рядом со мной. У меня под фуфайкой в вещмешке – полковое знамя. Об этом знают считанные люди – тихо произносит Черняков.

Всё ясно, мне объяснять ничего не надо было.

Понаморёв расстрелял все свои снаряды, приказал отходить. В высоких зарослях кукурузы натыкаемся на немцев.  Команда Домбровского – не обнаруживать себя. Берём левее.

Идёт сильный дождь, мы промокли до нитки, на каждом сапоге по два пуда грязи. Пока я обработал раненого, у меня исчезла шинель. Жаль – хорошая была шинель, пару дней назад мне её удачно сшил румынский портной. Документы в непромокаемом пакете.

Кукурузное поле оборвалось внезапно. Впереди дамба, до неё метров шестьсот открытой пахоты. Ужасно тяжело по ней бежать! Когда до дамбы осталось полсотни метров, из кукурузы появились танки противника. Один, другой, третий … лучше не считать. Те же трассирующие пули.

Но мы успеваем перебраться через крутую дамбу. Танки на дамбу не заползут, но мы занимаем оборону против автоматчиков. Домбровский даёт мне приказ перебраться на противоположную сторону канала, найти лодку и на ней переправить раненых.

Канал не широкий, переплываю его без труда и нахожу пару плоскодонок. Связываю их и переплываю к своим. Всё проходит удачно.

Наше счастье, что идёт проливной дождь. Танки завязли в грязи, они пытаются возвратиться на шоссе. Поставить бы на дамбу пару пушечек, ни одна бы стерва не уползла!

Вся наша группа переправляется на моих лодках.

Добираемся до какого скотного двора. Раненых размешаем на чердаке неизвестного склада. Попутно нахожу там пару корзин со свежими куриными яйцами и огромную овчинную доху. Такое впечатление, что какой – то чабан её оставил. Доху дарю Прояевой – она от холода посинела. Яйца уничтожаем в сыром виде, как вокалисты перед концертом.

К вечеру добираемся в Ченадол – Марэ. Половина населённого пункта, прилегающая к Тисе, у нас, а вторая половина – у врага. Он по шоссе пропускает свои танковые колонны в Венгрию.    

Воспоминания моего отца ( Глава -38)

Командир нового дивизиона мне понравился – это был Евгений Козлов.

Ленинградец, добродушный человек, прибыл к нам из госпиталя после ранения.

После взятия Райволы, дела пошли веселее. В финских озёрах, наполненных массой рыб, мы купались, стирали. А что ещё солдату надо?

Сообщение о взятии Выборга, переданное по радио Юрием Левитаном, я слушал вблизи выборгского пивзавода – в руках котелок холодного пива, а рядом протвень жареной рыбы!

Дивизионный старшина Петров время зря не терял, заботился о нас, как родная мама. Мужчина лет сорока, плотненький, невысокого роста, с вечной папироской во рту, невозмутим, медлителен, но никуда, никогда не опаздывал.

В районе Мусталакти до нас дошёл слух, что финны полетели в Москву просить мира.

По семьсот – восемьсот наших бомбардировщиков  днём и ночью летали на Хельсинки.  Мы были настроены побывать в финской столице. Противник практически прекратил сопротивление. Наступила передышка.

Куда теперь мы подадимся? Наше место там, где предстоит наступление.

Солдатская молва всегда подтверждается. Нашему полку предстояло на станции Сяйное грузится, в железнодорожные вагоны.

Всего полтора месяца мы пробыли в этих краях. Похоронили Ивана Рыжикова, Мишу Эпштейна, Моисея Малкина и многих других отличных парней.

Перестали приходить письма от моего брата…. Я ещё не знал, но он уже погиб при освобождении Витебска, в районе населённого пункта Кремень.

Мне об этом сообщат в конце октября, в ответ на моё решительное требование информировать меня о том, что случилось с братом. Одного месяца он не дожил до своего тридцатилетия.

Тяжелые предчувствия не покидали меня….

Так я не побывал в Ленинграде, не зашёл в Павловский замок, где жил и учился Дуся. Не постоял у той гостиницы, где до войны папа и мой брат провели пару суток в люксовском номере. Я попаду в эти места через четверть века и поклонюсь им низко – низко. И в сердце моём защемит боль утраты.

Мама и сестра Женя раньше узнали о гибели брата, но не сообщали мне об  этом.

И снова я в вагоне эшелона, безостановочно мчащегося  на юг, неизвестно куда точно.

Короткие остановки на смену паровоза, и снова вперёд в неизвестное….

Вначале мы были уверены в том, что нас не выпустят из Ленинградского фронта, переведут в район Пскова или Прибалтики.

Приблизившись к Москве, мы решили, что путь лежит на Польшу.

В Лифоротов мы стояли пару часов. Володя успел сбегать к себе домой, повидал свою бабулю и сестрёнок Лёлю и Таню, мать была на работе.

Догнал нас и Евгений Козлов, на ходу спрыгнувший из эшелона, когда мы следовали через Ленинград, там его на вокзале ждала жена. Встречи были короткими, радости от них мало.

Ночью мы тихо переползли через мост на Днепре в районе Киева. И снова на юг.

Кто – то сказал о том, что нас приближают к Одессе, а от неё поплывём морем до Франции, чтобы принять участие в открытии второго фронта. Оказалось, что среди нас были неплохие стратеги.

Наконец нас остановили в Гельцах. В те дни я подружился с лейтенантом Куцеконем – замполитом одной из батарей, старше меня лет на пятнадцать, спокойным и умным мужиком. Но такой дружбы, как с Рыжиковым и Эпштейном, с Малкиным у меня уже быть не могло ни с кем.

Из-за отсутствия вестей от брата, я находился в каком – то трансе, душили тяжёлые предчувствия.

Выгрузка эшелона проходила трудно, эстакады не было, пушки и автомобили опускали почти что на руках.

Вошли в деревню Орловка. В отличие от Орловки под Вязьмой, где всё было разрушено, но жители хлебосольны и радушны, в этой деревне всё оказалось в полной сохранности, в том числе и церковь. Но жители плотно закрыли двери, ставни, амбарные замки, люкт от колодцев.

Вечером наши ребята организовали танцы, и все девчата, вопреки запретам родителей, пришли в ярких нарядах и плясали с нами до утра.  Нас начали кормить, обстирывать - Володя Маркович вел с населением переговоры, не зря он родился и вырос в семье дипломата.

В район Ясс мы продвигались по страшно пыльной дороге, все стали словно мулаты – пошли насмарку наши чистки и стирки в Орловке.

Вблизи населённого пункта Васлуй нам предстояло наступать.

Вначале в разведку боем бросили штрафную роту. Как нам стало известно, всё прошло нормально.

Утешением для меня было общение с замполитом Бабежко, бывшим адвокатом из Воронежа. Высокий, статный, наподобие Штоколова. Нас сближала музыка. Бабежко знал на память все оперы и оперетты. Мы даже пели в два голоса. Кроме того Бабежко был непревзойдённым преферансистом.

Редкие встречи с Володей Марковичем, превращались в праздник для меня. Володя был бесстрашным человеком, он уверенно чувствовал себя в разведке, солдаты и офицеры уважали его. Он часто заходил в санчасть полка, которая была под моим началом.

Воспоминания моего отца (Глава - 37)

 Все потери были для нас тяжёлыми. С Моисеем я расставался, как с самым близким мне человеком. Я ещё тогда не знал, что через десяток дней та же участь постигнет моего родного брата Дусю.

Доложив Эпштейну о потерях, отправив раненых в менсанроту, несмотря на усталость, я не мог заснуть. Передо мной всё время было красивое лицо Моисея, его добрые глаза, я слышал ровный спокойный голос моего друга, откровенно повествующий о любви, о молодой жене, о Киеве, о театрах, о той прекрасной жизни до войны….

Приближалась дата наступления. Рыжикова почти не было видно – все дни и ночи он был на передовой, тщательно готовил дивизион к прямой наводке в начале боя, и к переносу огня вглубь обороны противника, как только вперёд пойдут танки и пехота.

Надо было снарядами рушить густые минные поля финнов.

Все позиции уже подготовлены, земляные работы выполнены, грунт, политый кровью наших друзей, замаскировали дёрном.  Осталось установить орудия и уложить в ниши ящики со снарядами.  

Эту работу назначили в ночь  с 8 – ого на 9 – ое июня 1944 года. Все автомашины с пушками и снарядами сосредоточены в километре от ОП. Гриша Гладун, только он один, на «Виллисе» командира полка, доставлял пушки по одной к приготовленным гнёздам.

Передвижение шло беззвучно, работа двигалась неслышно.

Таким образом Гриша закатил все 24 орудия. Снаряды перенесли на себе.

К утру, оставив часовых у пушек, все возвратились в тыл на отдых.

Впервые за всю ночь не было ни одного раненого. Операцией руководил сам Прояев.

9 – ого июня я весь день снаряжал батареи защитными средствами. Были назначены общественные санинструкторы, проводились с ними занятия. Я показывал солдатам, как останавливать кровотечение, как накладывать шины, как переносить раненых.

Были определены схемы оповещения передвижений, пункты сбора раненых. Все ознакомились с местами стоянок автомобилей, предназначенных для немедленной отправки раненых в тыл.

Потом была баня, прошёл обед, и наступил отдых перед боем.

Часов в пять вечера ко мне в блиндаж зашёл Рыжиков:

- Вот что, доктор, я на часок схожу на НП, там назначена встреча с танкистами. Я заказал Абдуллаевц жареную картошку. Соберёмся у меня, поужинаем, песни наши вспомним. Будут все комбаты, Дыдзюль, Ерёмин, Мишнёв.  В общем, все свои.

Рыжиков отклонил моё предложение сопроводить его:

- Нет, нет! Ты и так ни одной ночи не спал. Мы двадцать суток кантовались, а тебе досталось сполна! Оставайся здесь! Танкисты покажут, где им пробить проходы в минных полях - это недолго.

Через час Рыжикова принесли, убитого наповал финским снайпером.

Пунцовый, на грани обморока Эпштейн. Скорбный, наполненный слезами взгляд Орлова. Смертельно желто –белый Маркович. Дыдзюдь, Ерёмин – все офицеры и солдаты полка сгрудились у моего блиндажа, куда внесли Ивана Рыжикова.

Так он пролежал до утра в обрамлении огоньков, излучаемых солдатскими люстрами – гильзами из – под сорокапятимиллиметровых снарядов.

Хоронили Рыжикова ночью в Песочном, в трёх километрах в сторону Ленинграда.

Он ушёл на войну в июне 1941 года из Ленинграда на запад. Прошёл знаменитые Синявские болота. Через западный фронт возвратился два года спустя в свой родной город, где учился корабельному делу, боксу, стойкости, разуму, где впервые в нём проснулось чувство любви. Здесь он отдал свою единственную, никому не принадлежавшую жизнь….

Михаил Эпштейн осунулся и постарел за одну ночь. Когда мы возвратились к себе и собрались в штабном блиндаже, замполит сказал:

- Осиротели мы, братцы. Не стало того человека, без которого жизнь потеряла смысл. Без Рыжикова мы - никто. Не сохранили, не уберегли….Он для нас делал всё, а мы все вместе не оградили его от гибели, не отвели смерть. Я больше не могу, и не хочу жить. За одиннадцать месяцев общения с ним, с Иваном, я увидел, понял и приобрёл больше, чем за все прожитые годы. Он раскрыл мои глаза на смысл жизни.

Прислали нам нового командира дивизиона. После Рыжикова его приняли, как чужого. Не следовало на эту должность вводить кандидатуру со стороны, но начальству виднее….

Наступление было мощным – в течение четырёх часов всё гудело и тряслось!

Такого сосредоточения огня не было даже под Сталинградом – так характеризовали насыщенность артиллерией этого участка офицеры из штаба дивизии, прошедшие бои на Волге.

Пушки всех мощностей, орудия кораблей Балтики, реактивные установки – всё было направлено на узкий промежуток между Сестрорецком и Старым Белоостровом. Огонь перенесли в глубину оборонительной полосы противника, и мы двинулись вперёд.

Это не открытые поля Смоленщины или Витебщины. Приходилось выискивать проходы между скал и огромных валунов. Не было Рыжикова, и дивизион нарвался на мины….

 Вначале подорвалась первая автомашина, вторая – тоже самое. Взрывы поразили и третью, и четвёртую машины. Попали в «мышеловку». Дождались сапёров, разминировали. Вперёд пошли танки.

 На подступах к Райволе, всё застопорилось. Обстановка не ясна.  Связные офицеры не дают сведения о положении в пехоте. Посыльные не возвращаются….

Последним ушёл Володя Маркович, за ним неразлучные разведчики – туркмен Бабаев и узбек Ибрагимов.

В ожидании прояснения обстановки и команды, что делать дальше, решили почистить оружие. Я разместился у сосны, разобрал свой пистолет и сложил его часть в пилотку. Сижу и драю ствол. Слышны разрывы финских мин.

И вдруг одна из них попадает в ствол сосны, под которой я сижу.

Приходим в себя…. У начальника штаба дивизиона осколком распороло живот, и всё его содержимое вывалилось. Михаила Эпштейна убило наповал. Всего неделю прожил он после Рыжикова.  

Я даже не помню, как мы хоронили Эпштейна. Не мог я больше оставаться в первом дивизионе, попросил Прояева, чтобы меня перевели во второй дивизион.

И вот я оказался вместе с Володей Марковичем, комбатом Понаморёвым, замполитом капитаном Бабежко, с начштаба Титовым.

Жаль было расставаться с Алёшей Ерёминым.

Воспоминания моего отца ( Глава -36)

А на Витебском направлении мы не продвигались вперёд ни на шаг.

Нашу бригаду к концу марта вывели в тыл, в деревню Орловка, что под Вязьмой. Здесь сохранилась небольшая школа, несколько изб. Крестьяне, в основном женщины, ютились по землянкам.

Мы приводили в порядок нашу технику, отсыпались, подукомплексовывались, готовились к большим боям.

Я поселился у хозяйки, взрослый сын которой, был инвалидом войны, после тяжёлого ранения в голову. Мужичок лет сорока, покладистый и добродушный, страстно мечтал ловить рыбу. Но бедняге никак было не добраться до озерца, где, как он утверждал, есть рыба.  

Взяли мы у старшины одной из батарей пару противотанковых гранат, и Ерёмин доставил нас к озеру. Мы с Алексеем на минуту отвлеклись, а хозяйский сын нас решил обрадовать – забросить гранату в воду.

Он выдернул предохранительное кольцо, и рука отказала – никак не может швырнуть гранату. Я подбежал к нему, вырвал из его рук гранату, оттолкнул его и сам упал рядом, прижавшись к земле. Этот тип всё же решил понаблюдать за взрывом, и в результате получил несколько осколков в лицо. Смотрю, мой приятель весь в крови, а со мной ни пакета, ни бинтов. Хорошо у Алексея в машине оказался индивидуальный пакет….

 Перевязали горе – рыбака и быстренько увезли в медсанроту. Ничего страшного не оказалось, и мы втроём прибыли в Орловку благополучно, но без рыбы.

Там же в Орловке мы праздновали Первое Мая.

А в первых числах мая последовала команда выехать к железной дороге и приготовиться к погрузке в железнодорожные вагоны. Выходит нас перебрасывают на другой фронт. А куда? Солдату всё равно где воевать, но всё же интересно! Попасть на главное направление, чтобы в числе первых перейти границу - в том, что такой вариант возможен, были предположения.

На вагоны грузилась вся дивизия. Это немного немало, а около трёх десятков эшелонов. Наш полк – в отдельном железнодорожном составе. Соорудили эстакаду, а дальше уже дело рук автотехников – Гладуна, Ерёмина, Новикова.

К концу дня погрузка завершилась. В станционной каморке автотехники решили это событие отметить, они и меня затащили в свою компанию.

Гладун и Ерёмин были моими приятелями, а Саша Новиков меня знал постольку поскольку, но всё же подвыпив, обратился ко мене:

- Слушай, Марк, но ты же не еврей!? Какой ты еврей? Водку пьешь, фамилия у тебя русская, не трус… Чего тебя угораздило считать себя евреем?

Новикову было жаль меня, очень жаль…. Хоть один человек обо мне подумал.

Гриша Гладун и Алексей Ерёмин не любили Новикова.

Рыжикову каким – то образом удалось погрузить так батареи, что в его личном распоряжении остался свободный пульман. Образовался, как бы офицерский клуб нашего дивизиона.

Одна на всех гитара, принадлежащая покойному Горшкову, никто на ней не мог играть, и пару десятков здоровых молодых глоток.

Артиллерийским техником дивизиона был младший лейтенант Мишнев.

За его огромное, розовое, всегда улыбающееся лицо, ему дали прозвище «морда». Он и не обижался.

- Слушай, морда, пришла весна, цыган уже давно шубу продал! На перевом же полустанке выменяй свою шинель на ведро самогонки! – обращался Рыжиков к Мишнёву.

Когда мы попали в Бологое, то поняли, что нас везут к Ленинграду, и что решили выводить из войны Финляндию. Здесь солдатская мудрость не допустила ошибку.

20 мая 1944 года мы высадились на станции Токсово, под Ленинградом.

Как только закончилась выгрузка, мы с Ерёминым помчались на его  «форде» в Ленинград, выпили на Невском по паре кружек пива, настоящего довоенного пенистого пива,  и возвратились назад.

Расположился наш полк южнее Сестрорецка. Нам предстояло оборудовать свои огневые позиции на расстоянии 80 – 120 метров от противника. Каждый вечер и не думало темнеть – стояли белые ночи. Мы добирались до передовой ползком, лёжа рыли приямки, ниши, ходы сообщения к блиндажам.

Офицеры из 21 – ой армии, которые на этом рубеже стояли с июня 1941 , т. е почти три года, рассказывали, что с финнами они, как бы сдружились – брали воду из одного колодца, меняли махорку на сигареты. Но всё это проходило на расстоянии. До братания дело не доходило.

Нас предупредили, что финские минометчики и снайперы очень точные, и пристреливали каждый сантиметр нашей земли. Мы в этом скоро убедились. Больше половины из нас не возвращались к утру, к месту сосредоточения….

Нам не везло на старших врачей полка.  Всех, кого назначали, не доезжали до места назначения по разным причинам.

И вот, наконец – то прибыл к нам на должность полкового врача Георгий Цедилин, капитан  с орденом Красного Знамени.

В те дни под Ленинградом, он был для нас находкой. Кроме его профессиональных блестящих качеств, Жора – так мы его называли, классно играл на пианино. Наш новый доктор  часто играл и пел! Но майор Гаврилюк приказал разрубить на куски инструмент….

А я каждый вечер сопровождал наших солдат и офицеров на передний край.

В эти дни я подружился с Моисеем Малкиным – инженером гидротехником из Киева. К нам в полк Малкин прибыл после ранения. Скромный, интеллигентный человек, очень интересен по своему содержанию, женат. Его родные были эвакуированы в Саратов, и вот – вот должны были возвратиться в освобождённый Киев.

В эту ночь я был вместе с Моисеем Малкиным на 33 –м шоссе Ленинград – Выборг. Орудийные расчеты вгрызались в каменистый грунт, мы с Моисеем переползали от одной группы солдат к другой.

Потом я удалился в другую батарею – раненые появлялись непрерывно. Финны вели яростный миномётный огонь, сознавая, что им приходит конец.

Шёл третий час ночи, стало немного потише. Мы с Моисеем позволили себе на несколько минут прилечь. Мой приятель мне что – то рассказывал. Вдруг опять миномётный огонь. Снова стало тихо. Я спросил у Моисея: почему он молчит?

Ответа не последовало. Повернувшись к нему, я увидел, что он не шевелится и мёртв. Несколько осколков мины сразили его. Я находился рядом, и на мне ни одной царапины. Мы похоронили Моисея Малкина около дороги….

Диалог с Современной Литературой (Лишь бы не было войны!)

Честно сказать, я удивлялась, что Современная Литература не оставила меня. Уже тридцать пять глав я печатала воспоминаний своего отца, которые он писал много лет, и была уверена, что Современной Литературе скоро надоест сидеть около меня.

- Мне некуда идти… - сказала она грустно – в мире сейчас не до меня.

- Тебе не скучно? – спросила я.

- А почему должно быть весело? Есть причины? – Современная Литература была настроена серьёзно.

- Но люди сегодня хотят отдыха. Военная тема надоела… - я проверяла Современную Литературу.

- Надоела кому? – услышала я умный её ответ.- И, кроме того, эта книга о твоём отце. О скромном человеке, который перечисляет имена героев, возможно, нигде и не упомянутых.

- Нет, это не так. Поставлены памятники, обелиски, в их честь названы улицы….

- Но книга твоего отца, как будто собрала их всех, этих героев, и он приблизил нас к ним.

- Спасибо тебе! – я не ожидала, что Современная Литература оставит свой громкий бизнес и будет помогать мне, опубликовывать мемуары моего отца, совсем не блестящего писателя.

- Он был блестящим рассказчиком? – спросила она

- Он был настоящим рассказчиком. Всё, что он говорил, было обосновано, пронизано мыслью и фактами. Ты понимаешь, я получила воспитание на его рассказах.

- О скромном и интересном детстве… – начала перечислять Современная Литература.

- О честности и порядочности. – Продолжила я.

- Но ты совсем другая, мне так кажется…. Ты человек искусства, мыслишь оригинально, по - своему.

- Я актриса, по своей природе. Жизнь воспринимаю, как кино,  со сценарием, который написан не мною…. А папа не был артистом. Он был очень добрым и мужественным человеком. Последний эпизод, когда он спас жизнь генералу и получил за это орден – это так похоже на него!

И я рассказала Современной Литературе, как я  четырехмесячная заболела воспалением лёгких. И как все врачи опустили руки и сказали, что мне не выжить. И отец носил меня в вертикальном положении несколько дней, чтобы не было отёка легких и спас меня.

А ещё он мог больному человеку заговаривать зубы. Я так и вижу его рядом с раненым генералом, которому он тоже рассказывал истории, дающие силы и энергию.

- Он помогал людям?

- До последней минуты. Приготовил нам с мамой завтрак, принял душ, был жаркий день, и прилег отдохнуть…

- И всё?

- И всё… Сердце остановилось. Я несколько лет не открывала чемодан с его записями.

- Он читал тебе что – то из того, что описывал?

- Рассказывал, о чем пишет. Пересылал моему брату копии. И всегда спрашивал: «Что будет с этими рукописями?»  Так спрашивают многие, кто оставляет бесценный материал…. Только, через несколько лет, после папиной смерти, когда поняла, что голос его не зазвучит больше, открыла это чемодан.

- И прочитала на одном дыхании!

- В листах была путаница, но мне удалось всё расположить в правильном порядке.

- А что ты сказала бы сегодня тем, кому есть что рассказать, но они не пишут свою книгу, потому что считают, что нет у них таланта.

- Что нет у них таланта, думали самые великие композиторы и писатели. Писать книгу – это труд! И это трудно… Я люблю читать то, что человек не мог не написать!

 

- А твоим друзьям, детям, внукам нравится то, что ты пишешь?

- Есть такая поговорка, которую я люблю: «Хочешь нравиться? Научись не нравиться!»

- То есть тебе всё равно, какое впечатление производят рассказы твоего отца на тех, кто читает?

- Они не производят впечатления. Они учат нас жить в крайне экстремальных условиях, оставаться человеком несмотря ни на что и ценить мирное время. Как бы нам тяжело не было, надо всегда помнить, что …

- Лишь бы не было войны! – рассмеялась Современная Литература.

- Лишь бы не было войны! – повторила я.

Воспоминания моего отца (Глава - 35)

Через пару дней ворвались в Старый Починок, около Смоленска, если не изменяет мне память. Окраина деревни оказалась не разрушенной.

Решили организовать баню. Интенданты выдали нам свежее бельё, и баня получилась отменная! Много воды, мыла и был даже пар. Последние банились мы с Васей Киншиным.

- После такой бани и умереть не грех! – сказал он.

Не спеша вытерлись, одели свежее бельё, новые портянки, испытывая кучу наслаждения. Я на минутку задержался с интендантами, а Вася пошел в штаб полка.

Вышел я из бани, впереди в метрах двадцати – Киншин идёт. Я решил его догнать, и вдруг послышался знакомый скрежет - налетели вражеские самолёты, и посыпались маленькие бомбочки. Одна из них сразила Василия Киншина…

Вот и осталась вдовой Лида Ефремова, так противившаяся расставанию со своим родным Василием.

Противник стал жестоко огрызаться. Он не наступал, но сопротивлялся остервенело.

Осень в тот год стояла золотая – тепло, солнечно. Но прелестями этими любоваться было некогда. Не до любования природой нам было…. На душе царило не спокойствие.

Вначале нам показалось, что так и будем без остановки гнать врага, и к зиме закончим воевать.

Если фашисты могли с мая по октябрь, за полгода, дойти до Москвы, то почему мы не могли с такой же скоростью изгнать его с нашей земли?

Подвыпив, Валерий Дыдзюль заявлял:

- С нашим приходом армия не знает поражений! Мы идём только вперёд!

Очень тяжёлые бои нам пришлось вести в районе Трегубого, где мы поддержали польскую дивизию им.Костюшко. Это был второй Сталинград.

Только на участок нашего полка противник производил по девять сот самолётовылетов ежедневно. Не могу понять, почему вражеские самолёты могли занять такое господство в воздухе? В листовках, которые сбрасывали фашисты, говорилось: уберите поляков! Поговаривали, что осталось совсем недалеко до Днепра, что Ошра рядом. Но продвижения вперёд не получалось.

В конце октября нас перебросили под Витебск, точнее в витебский «мешок», где тяжёлые бои вела 33 –я армия.

Мы пробирались сквозь Фёдоровку – Волосово, Жабыки, и ближайшие районы Витебска.

Под Трегубово меня контузило – руки и ноги покрылись экземой. Я был вынужден лечь в медсанроту. Пробыл там пару недель и пробрался в самый витебский «мешок», на высоту, которую Рыжиков и Маркович называли «Дунькин пуп».

Расположились мы в коллективном блиндаже, вход в него фашистские миномёты пристреляли. Через каждые несколько секунд раздавался взрыв мины. Из блиндажа просматривалась долина – в ней шли бои, атаковала танковая пехота.

Вечером поступало пополнение. К исходу следующего дня увозили гору карабинов и автоматов, чтобы вручить их новым солдатам, поступающим на смену погибшим.

Справа и слева от высоты расположились батареи. Несмотря на обстрел, я ползал по позициям, перевязывал раненых, и к вечеру отправлял их в медсанроту.

Наш «мешок» сужался, чтобы выбраться из него, надо было проскочить узенький перешеек, пристреленный  немецкой артиллерией. Не каждому удавалось проскочить в интервалах между разрывами.

Командиром полка, вместо Чигиря, назначили Евгения Ивановича Прояева. Чудесный оказался человек! Ему было двадцать девять лет. С ним прибыла его жена Александра Григорьевна – старший лейтенант медслужбы.

Постоянно шли перетрубации, перестановки, а мы с Рыжиковым и с Юрой Щукиным оставались на высоте «Дунькин пуп».

Как – то там ранило общевойскового генерал – майора, осколком разворотило затылок. На всей высоте я был единственным медиком. Оказал генералу первую помощь, всё как положено. Не помню его фамилию, но чувствовалось, что человек он незаурядный. Был я рядом с этим генералом до темна, а ранило его утром.

Как только появилась возможность, вывез его и сопровождал до самого госпиталя. Генерал приказал своему адъютанту записать мои реквизиты.

 Летом 1944 года мне вручили орден «Красная звезда», которым меня наградил этот генерал. Все наградные материалы прошли мимо замполита полка, который меня ненавидел. Я даже считал, что эту награду мне вручили ошибочно, но получил письмо от генерала с поздравлениями и сожалением, что награда столь мала, что я заслуживаю большего, но это был максимум генеральской власти.

Воспоминания моего отца (Глава -34)

На 8 – ое августа 1943 года на западном фронте командование назначило генеральное наступление.

От Ставки Верховного главного командования действия всех родов войск координировал маршал артиллерии Воронов.

Мы – артиллеристы гордились таким представительством от Ставки, наш человек – Артиллерист!

Рыжиков дни и ночи чертил, считал, как студент перед сессией. Мы точно не знали даты наступления. За день до боя, мы с Рыжиковым пробрались на наблюдательный пункт второй батареи, которой командовал Василий Горшков.

Рыжиков сам начал производить пристрелку целей. До прибытия в наш дивизион, Иван служил в артполку большой мощности – 203 мм. Там, как говорил сам Рыжиков, офицерский состав можно было сравнить только с аристократами – пушкари высшего класса.

 Рыжиков и сам не знал ещё, как у него получится стрельба из наших 76 мм орудий.

Он спокойно обосновался у перекопа, взял бинокль и стал находить на местности цели, которые у него были обозначены на карте и на планшете. Внёс какие – то поправки в свои предварительные расчёты. Потом его ординарец Кулаков подал ему чистую граненую стеклянную стопку спирта и кусочек сала с хлебом. Он выпил, понюхал хлеб и скомандовал:

- Батарея, приготовиться!

Далее последовала команда первому орудию, раздался выстрел, но до того как мы услышали его звучание, снаряд разорвался рядом с целью.

Вторым снарядом цель была поражена. Так Рыжиков пристрелял все цели.

Подойдя к командиру батареи, пожал ему руку, так, как солист пианист жмёт руку первой скрипке в оркестре.

Вася Горшков расцеловал Рыжикова. Подобного класса стрельбы никто из присутствующих ранее не видел.

- Это же не стрельба, а гипноз какой – то! – восторженно произнёс присутствующий здесь капитан Василий Киншин.

Подобные учения Рыжиков провёл во всех батареях. Дивизион был готов к наступлению.

- Теперь, доктор, нам осталось ввести поправки на атмосферное давление, направление и скорость ветра, на температуру и влажность воздуха.

Вот так нас учил воевать Рыжиков:

- Стрелять  - говорил он – надо, как по нотам. Ошибаться нельзя! Слишком дорого обходится нам каждый снаряд: из руды надо делать сталь, обработать, начинить, соединить с гильзой, упаковать, доставить к нам. Имеем  ли мы право бить против цели? Кто нас поймёт, если весь труд пропадёт даром? Стрелять надо не в Божий свет, а во врага!

Ему было всего двадцать пять лет.

Командир дивизиона доложил командиру полка, что дивизион пристрелку выполнил. При этом имя Рыжикова не упоминалось.

Чигирь хвалил командира дивизиона:

- Выходит, правильно я сделал, что назначил тебя командиром дивизиона?!

У Рыжикова это вызвало смех. Но правда есть правда, она всегда восторжествует.

Как травка из – под толщи асфальта, несмотря ни на что произрастёт, да ещё с какой силой!

В тот же день, ближе к вечеру в полк прибыло большое начальство, из бригады и дивизии.

Командир дивизии, полковник Иванов, выслушав доклад командира полка полковника Чигиря (он считал, что ему самому уже пора командовать дивизией), решил на месте убедиться, как наш дивизион готов поразить цели. Он пожелал при этом, чтобы командовал стрельбой командир дивизиона.

Тот засуетился, заметушился, но отступать было некуда.

Согласно его командам, первый снаряд попал в тыл нашему наблюдательному пункту.

Второй снаряд угодил в телегу с сеном – конюхи собирались кормить лошадей.

А третий снаряд разорвался в нескольких метрах от наблюдательного пункта, едва не накрыв всех присутствующих.

Мне неизвестно о выводах, сделанных командиром дивизии, но весь дивизион корчился в судорогах от смеха.

Ночью поступила команда – командиром дивизиона назначается Рыжиков.

Меня оставили на командном пункте дивизиона – ожидалось, что больше раненых будет на передовой.

Огневые позиции находились в трёх – четырёх километрах в тылу и надежно укрылись. Связь давала мне возможность в считанные минуты знать о случившемся, быстро принимать меры по оказанию помощи и вывозу раненых в тыл.

Если бы я находился на огневых позициях, было бы хуже – пока донесут раненого до огневых позиций, он потеряет много крови.

Когда я находился в районе КП и НП, они располагались друг от друга недалеко, их разделяли сотни метров. Поэтому удавалось своевременно остановить кровотечение, сделать укол, наложить шины и надёжно отправить в тыл раненых.

Там их встречали, предупреждённые по рации, Тося Гурова и Алёша Ерёмин и отправляли в медсанроту дивизиона. Такой схемой я пользовался до конца войны. За время командования дивизионом Рыжиковым, мы имели минимальное количество раненых.

Наступление 8 –ого августа 1943 года было самым удачным из всех наступлений. Противник был разгромлен, бежал в панике. Отлично действовала наша авиация, впервые самолёты нас надёжно прикрывали.

Но война – это и трагедии. Погиб комбат Вася Горшков. Я с ним разговаривал за полчаса до его гибели. Вася собирался идти к командиру пехотной роты. Попили мы чайку. Вася взял свою гитару и душевно с огромным чувством начал петь. Гитара стонала, аккомпанируя Васиному баритону. Когда за мной прибежал ординарец Горшкова, я ещё находился на НП второй батареи.

За считанные минуты мы добежали до Горшкова, но он был сражён наповал.

На должность комбата – 2 назначили вновь прибывшего старшего лейтенанта Ивана Орлова.

Наше наступление приостановилось из-за дождей. Развезло дороги. Мы заняли полузакрытые огневые позиции.

В эти дни произошло несколько трагических случаев.

Прибывший к нам в дивизион начальник полка перепугался «юнкерсов», бреющих над нами. Второй день фрицы летали над нами и не обращали на нас внимания, у них была совсем иная задача – бомбить и обстреливать передний край. Когда начальник полка побежал, а вслед за ним его помощники, тройка «юнкерсов» отделилась, изменила свой маршрут, и спикировав на нас, сбросила все бомбы огромного веса.

Я был здесь же, меня засыпало землёй. Туго мне пришлось -  я чувствовал, что контужен, но надо было быстро обработать всех раненых, похоронить убитых…. У нас погибло четырнадцать, и ранило тридцать человек. Вот что делает паника!

Через день прямым попаданием 210 мм снаряда убило комбата – 3 Ивана Мартыненко.

Мы готовились к очередному наступлению. Командир полка среди ясного солнечного дня повёл наш полк к месту сосредоточения. Вдруг полк был остановлен. На пути оказалась речушка, ждали понтонёров.

Я с командиром взвода Моисеем Малкиным улеглись прямо на картофельное поле в тень от автомобиля и начали партию в шахматы. По пыльной дороге шла группа офицеров и солдат с соседнего дивизиона, среди них Петя Фоменко. Они решили, воспользоваться паузой и, изнемогая от жары, искупаться в этой речушке. Фоменко позвал меня на речку. Но я хорошо устроился в прохладной тени и отказался от приглашения.

Через несколько минут нагрянули «хенкеля» и разбомбили группу капающихся. Все до одного погибли. Вот теперь и напрашивается вопрос: разве можно было днём совершать такой бросок?

Как дорого обошлось глупое решение…. Сколько погибло молодых ребят, и среди них Петя Фоменко.