Последний диалог с Современной Литературой

- И это всё? – спросила она. – А где же заключительный аккорд? Его нет!

- Его нет… - согласилась я.

- Но как же? Твой отец такой герой! Эта повесть имеет право на заключительный аккорд!

- Нет  аккорда! Пойми, война закончилась для моего отца без заключительного аккорда. Он не сразу и не быстро освоился в жизни, после демобилизации. Пытался остаться в медицине – пытался продолжать учебу, но не смог… Мама, которую он встретил после войны, нуждалась в его поддержке. Он стал опорой тем, кто осиротел во время войны.

- Он всю жизнь жалел, что оставил медицину?

- На словах, да, жалел. Но в жизни мой отец был большим оптимистом, и мы помним его как человека, который самостоятельно построил свою карьеру – от экономиста до управляющего большого строительного треста.

- У него было много друзей после войны?

- У него не было врагов!

- Так не бывает! – возразила мне Современная Литература.

- В глазах его я часто видела боль. Он знал жизнь не по книжкам, и знал, что нам будет не просто.

- Но вы справились!

- Мы всегда знали и ценили то, что для нас сделало поколение моего отца – сказала я.

- Ты пытаешься построить заключительный аккорд.

- Аккорд? Ты знаешь – обратилась я к Современной Литературе. – Ни в одной войне нет заключительного аккорда.... Тогда в 1946 году на перроне вокзала встретились мои родители – два несчастных человека, которые решились создать семью и дали жизнь своим детям. Мы, их дети, несмотря на постоянную угрозу войны, и мир, который не обещает нам ничего хорошего, верили в любовь и появились наши дети.

- И внуки твои путь живут без заключительного аккорда?

- Путь все люди на нашей планете дадут возможность своим детям и внукам найти заключительный аккорд в музыке, но не в жизни!

- А что тебе дали военные воспоминания твоего отца?

- Мужество. Как бы не было нам тяжело в сегодняшние дни, я уверена, что прочитав воспоминания моего отца, каждый почувствует счастье в обыденных вещах нашей жизни. Поколение, которое прошло то, что описывает мой отец, дало нам право быть счастливыми.

Каждый год в День Победы я поздравляла своего отца, и дом наш был полон его друзей фронтовиков.

- Ты посвятила ему стихи, я знаю… - мы подружились с Современной Литературой.

- Да. И этими стихами я завершаю то, что обещала своему отцу выполнить – опубликовать его историю, рассказать всем о том, что ему пришлось пройти и пережить.

            ****

Дорогой мой, любимый, единственный-

Это я отцу стихи пишу.

Победил ты массу диких трудностей,

И о них сейчас я расскажу.

Дорогой мой, любимый, единственный,

Знаю, сколько тебе пришлось

Побродить по дорогам жизненным,

Сколько бед расплести довелось.

Я могу рассказать о юности

И о детстве сложном твоем,

Но сейчас не хочу об этом,

Я об этом скажу потом.

Мы читаем книги научные,

Там о личности все говорят,

Но не верит никто этим мудростям,

А я верю – это всё от тебя.

Знаю: можно стать сильным, талантливым,

С энергичным и чистым умом,

Мне не верит никто, что можно,

Ну, а мы с тобой верим вдвоём.

Знаю точно, что воля, характер-

Это дело, не груда слов.

Ты всегда помогал людям делом.

И сейчас ты помочь готов.

Ты готов отдать свою душу,

Только б сильною я была,

Ты готов отдать свои мысли.

Только б я их  с собой взяла.

Трудно мне со своими котятами-

Заблудились мы в этом лесу…

Но я знаю тебя, мой любимый,

Стойко ношу свою несу.

Невозможно по глупым законам,

Мне навязанным, не знаю кем,

Не погибнуть в морщинах спора,

Не пропасть в суете совсем.

Да, сегодня денек прекрасный,

Хоть и страшный сегодня день,

Этой дикой войны  ужасной,

До сих пор мы боимся тень.

Но раз ты победил это чудище,

Эту массу из черноты,

Значит мы, твои дети и внуки

Будем счастливы – знай это ты.

Воспоминания моего отца (Глава - 41)

Мне  было известно, что мои мама и сестренка получили похоронные извещения: на брата и на меня.

Я продолжал писать им письма в Уфу, и они не понимали что происходит. Им казалось, что я написал писем намного раньше, чем они приходили.

Зима 1944 -1945 года была тяжелая. Наш полк перебрасывали с одного участка на другой. Мы были мобильны. Бывало так: утром воюем в Венгрии, а вечером в Словаки, а на завтра снова в Венгрии. Зима была вроде бы не очень морозная, но сырость вызывала угрозу обморожений.

Были короткие остановки в хуторах. Майору Дьяченко – начальнику штаба полка, дверкой автомата сломало руку – рядом разорвалась бомба, и взрывной волной, захлопнуло дверку. Его сменил капитан Бадьин – Герой Советского союза, красивый мужчина и человек замечательный.

 Весной 1945 года Бадьин заболел. Я его внимательно осмотрел, установил пневмонию, начал давать сульфидин и повёз на консультацию в Чешске –Будиевице.

Здесь моему больному сделали анализы, снимок лёгких, утром его осмотрел профессор в регент кабинете. Чувствую мне  кто – то жмёт руку. Это профессор поздравляет меня с установлением правильного диагноза – без анализов и рентгена, своевременно определил начало болезни и принял нужные меры. Я несколько раз навестил Бадьина, чехи хорошо его лечили, и создали прекрасные условия. Весь городок знал, что в госпитале лечится Герой Советского Союза.

В полк пришла весна. Сергею Понаморёву присвоили звание Героя. После этого события, Сергею стало не до войны – его вместе с другими пригласил к себе командующий второго украинского фронта Малиновский. Когда через несколько дней Серёжа вернулся, его трудно было узнать – одет, обут во всё новое, торжественно праздничный. Мы устроили ему тёплую встречу.

Великая Отечественная война подходила к своему логическому концу – к великой Победе!

В первый день войны лозунг: «Враг будет разбит – Победа будет за нами!» был нами воспринят, как реальная возможность расправиться с немцами за пару недель….

Но, может быть, и были те, кто предвидели ту Катастрофу, в которую погрузились миллионы людей и выжили в этом ужасе немногие.

Войну я закончил в Чехословакии, прошёл Румынию, Венгрию, Австрию.

Все годы войны я помнил свою девушку, с которой разлучила нас война.

 Её судьба бросала с пединститутом, в котором она училась то в Бирск, то в Елец, то в Орёл. Потом она уехала учительствовать на Кубань. Мы почти всю войну переписывались, порой теряя веру в то, что встретимся.

И вот к августу 1946 года мы условились встретиться в Днепропетровске.

После тех ужасов, которые мы пережили, после всех потерь, нужно было найти силы для продолжения жизни.

Когда я увидел Соню, смысл жизни начинал возвращаться ко мне.

Воспоминания моего отца (Глава -40)

Утром из тылов дивизии пришла почта. Я получил сообщение о гибели брата Дуси.

Не мог прийти в себя. Володя Маркович дал мне выпить кружку цуйки, в ней грамм  восемьсот. Самогон меня не брал, я рвался на батарею….

Дело в том, что разгромлен был первый дивизион, а второй – сохранил свои позиции. Накопилось много раненых.  Я реквизировал у местных жителей подводы, и вместе со Стефаном Ефимовичем Майстренко, моим помощником, приблизился к Тисе.

А там огромные скопления наших войск. Дождь перестал, вышло из облаков солнце. Противник вот – вот пришлёт свои самолёты, наступит страшное время.

Я разыскиваю старшего из понтонёров, им оказался капитан Переплётчиков.

Выяснилось, что он с моим братом служил в одном батальоне  в Бессарабии. Мне выделяют для раненых отдельный катер. К ночи, когда я справился с переправкой раненых в медсанчасть, капитан забрал меня к себе, и мы на берегу поминали моего брата так, что я потерял сознание….

Очнулся вечером, возле меня Майстренко. Нашему полку, его остаткам, приказано переправиться через Тису, и  пешим ходом следовать в Надлак – венгерский городок. Нас там встретили без аплодисментов – мы уже числились в погибших, и «похоронки» успели отправить нашим родным.

Тогда Володя Маркович говорит:

 - Надо кому – то набить морду, но я ещё не знаю кому.

Я знал, капитана, который объявил нас дезертирами. Но бить морду ему не пришлось. Он сам пришёл ко мне с венерическим заболеванием.

Нас поместили в Колонии Мика – небольшая деревенька, расположенная в самом центре провинции Банат, населенной, как и все пункты Баната, немцами.

Я в те времена не разбирался в финансовых делах, но ходили разговоры о том, что немцы провинции Банат получали от фашистской Германии дотации.

После извещения о смерти брата, я никак не мог прийти в себя.

Поселился я с лейтенантом Куцеконем в небольшом домике, и ни с кем не общался. В Сан – Николау – Марэ наших погибло 65 человек….

Начхима Васю Давыдова повесили на столбе в центре города, врача Гуревича – расстреляли, санинструктора Тося Гурова была взята в плен, но осталась жива. Я её случайно встретил в Москве в 1948 году.

Комиссия, с участием компетентных представителей, подробно разбирала причины разгрома нашего полка.  Всё оказалось правильно. Многих представили к награде. Но и на этот раз майор, который разрубил пианино нашего полкового врача Жоры Цедилина, зачеркнул мой наградной лист – ненависть его не ослабевала.

А мне было наплевать: погиб мой брат, какая награда могла восполнить эту потерю?

Время шло. Полк собирал оставленные по Сан –Николау – Марэ пушки, получал новые, прибыло пополнение, техника, автомобили.

Нас готовили на прорыв немецких танков в район Мезетур – Туркеве. Мы стали на прямую наводку и вели очень тяжелый бой. Говорили, что это была та же фашистская танковая группировка, что и полтора месяца назад.

Спасла нас шестая танковая армия.

Нас отвели в город Кирзач, на приведение себя в порядок.

Шла середина ноября 1944 года. Здесь мы впервые отмечали день артиллерии  - 19 ноября.  Командир полка Евгений Иванович Прояев и его супруга Александра Григорьевна давали ужин для офицеров. Угощали пельменями с уксусом. Такого огромного количества пельменей я не видел. Среди людей мне становилось легче…

Но расслабляться было рано, война шла в своём разгаре.

Дороги развезло, передвигаться невозможно, автомобилей не хватало, орудия перевозили с позиции на позицию в два приёма.

Под Мезентуром был убит Жора Цедилин, с пистолетом в руках он пошёл на « Тигра», был расстрелян и раздавлен гусеницей танка…

 Александру Григорьевну Прояеву, перевели в дивизию, назначили заведующей профилакторием. Прояев, по согласованию с дивизией, утвердил меня старшим врачом полка.

Жора Цедилин – выпускник горьковского мединститута, кавалер ордена Боевого Красного Знамени. Смелый и умный человек, толковый организатор. Татьяна Владимировна Калинина, главный хирург нашей медсанроты, никогда не забывала этого человека, и её можно понять. Она всю жизнь вспоминала о нём с гордостью, так и оставшись одна.

Начались бои в районе Будапешта. Вблизи столицы Венгрии расположилась наша рота и профилакторий Прояевой. Я иногда возил туда раненых, получал медикаменты.

Прояева встречала меня очень тепло Хлебосольная и гостеприимная, Александра Григорьевна, и в страшные дни войны следила, чтобы я сытно поел, искупался, одел всё чистое.

После войны мы с Прояевыми, он закончит войну генералом, а Александра Григорьевна станет генеральшей, не раз встретимся в День Победы. Мы будем приезжать к ним в Реутово под Москвой, будем встречаться, как самые близкие и родные люди.

А пока шла война….

Воспоминания моего отца (Глава -39)

Яссо – Кишинёвская операция прошла для нас благополучно. Запомнилось непрерывное движение впёрёд, мы всё время были в погоне за противником.

Поражало то, что румынские деревни были целыми и невредимыми. Никаких следов войны…

Было обидно за наши сожженные сёла и разрушенные города. Завершение Яссо – Кишенёвского окружения фашистов произошло рано утром встречей с войсками нашего 2 – ого украинского фронта с 3 –им украинским.

Враг побросал в паническом бегстве массу техники. Мы разъезжали на автомобиле «Штеер» с воздушно – масляным охлаждением. Это была военная санитарная машина с трёхместной кабиной, цельнометаллическим кузовом, приспособленным для перевозки раненых. На этой машине я передвигался до конца войны.

Мы въехали в Бухарест, оставили транспорт на окраине, а сами ринулись в центр города.

И открылась перед нами неожиданная картина: полно людей, все магазины забиты товарами, продуктами, покупателями. На улицах толпы разнаряженных мужчин и женщин.

Мы зашли в ресторан, нас тотчас же усадили и накормили. Никаких денег с нас не спрашивали, да у нас их и не было. Так мы провели в Бухаресте целый день.

Вечером добрались до своего полка. Я доложил Прояеву обстановку в   столице Румынии. Он собрал группу офицеров и отправился на экскурсию по Бухаресту.

Наступила небольшая передышка.

Дорогу на Брашев, Сибиу, Альба – Юлию, Деву и Клуж, можно было сравнить с дорогой по раю. Наш полк без остановок проследовал до города Тимишары. Остановились мы в населённом пункте Периам.

Шёл октябрь 1944 года. Ничего не предвещало беды…. Весёлый сытный городок, местные жители к нам благосклонны, всё, как будто бы шло нормально.

Мы не знали о том, что огромная танковая группировка противника, состоящая из 800 танков, решила пробраться из Греции в Венгрию. Пехотный батальон и наш артполк спокойно продвинулись вперёд, заняв Сан –Николау –Марэ и Челадон – Марэ, выйдя на берег Тиссы.

Мы подошли в Венгерской границе, к стыку Румынии, Венгрии и Югославии.

И вот, в начале второй декады октября, противник отрезал наш полк вместе со стрелковым батальоном от Периама и окружил Сан – Николау – Марэ.

Я находился в Чинадол – Марэ. За несколько часов до окружения, Периам  уже был отрезан, а с Ченадол –Марэ ещё была открыта дорога до Сан –Николау –Марэ.

Мне было приказано на двух грузовых автомобилях, с наступлением темноты, прибыть к берегу Тиссы, встретить лодки со снарядами, перегрузить их на машины и доставить в штаб полка в Сан – Николау – Марэ. Как всегда, со мной был Алексей Ерёмин.

Мы выполнили это задание – приняли снаряды и без промедления прибыли в штаб полка. Нас втретил майор Дьяченко, приказав доставить снаряды на южную окраину Сан –Николау –Марэ в батарею Южакова. И это задание мы выполнили, возвратились к майору Дьяченко, доложили о выполненном задании.

Понаморёв и Южаков вели бой с танками, уже снарядами, которые мы им доставили. Нам с Ерёминым было разрешено возвратиться в Чинандол – Марэ, до которого следовало проехать километра три – четыре по отличному шоссе.

В восьмистах километрах за Сан – Николау – Марэ мы встретили повара Абдулаева в панике – он возвращался в полк к штабу, после безуспешной попытки довезти кухню до Чинандол – Марэ. Его встретили танки противника и обстреляли – свидетельством тому была изрешеченная пулями кухня, вся в облаках пара.

Алексей Ерёмин развернул машину и мы задним ходом все же попытались продвигаться к себе в  Ченандол – Марэ.

Метров через двести мы увидели мчащийся на нас танк, и тотчас на нас посыпались трассирующие пули. Мы рванули вперёд, в штаб полка, он располагался в каком – то замке, вокруг него был не двор , а сквер. Если двадцать минут назад, здесь было всё спокойно, то теперь всех охватила паника! Кто – то предлагает мне спрятаться у немки, живущей поблизости…. На раздумья остаются секунды.

Вдруг рушится металлическая ограда и появляется вражеский танк.

Я кричу: «Лёша за мной!»

Ерёмин и за ним ещё несколько человек бросаются за мною. Нам  некогда следовать до моста, мы бросаемся в холодную воду…. И вот мы уже у своего автомобиля, и мчимся туда, где оставили снаряды – к Сергею Понаморёву.

 Со всех окон по нас ведут огонь из автоматов – из ресторана, где мы только вчера обедали, и были любезно обслужены самим хозяином – немцем. А сейчас он – этот хозяин ресторана, палит по нас из ручного пулемёта. Лёша мчит вперёд, ребята из кузова ведут ответный огонь. Даже из кирхи по нас стреляют!

Наконец – то мы на окраине Сан – Николау – Марэ. Нас останавливает Володя Маркович:

- Машину сжечь, самим в батарею Понаморёва – спокойно командует Володя. Впервые вижу его неулыбающимся, но абсолютно спокойным.

У Понаморёва встречаем Домбровского – зам. командира полка Дьяченко, парторга Чернякова и Прояева с женой. Парторг Черняков подзывает меня к себе:

- Марк, будь всё время рядом со мной. У меня под фуфайкой в вещмешке – полковое знамя. Об этом знают считанные люди – тихо произносит Черняков.

Всё ясно, мне объяснять ничего не надо было.

Понаморёв расстрелял все свои снаряды, приказал отходить. В высоких зарослях кукурузы натыкаемся на немцев.  Команда Домбровского – не обнаруживать себя. Берём левее.

Идёт сильный дождь, мы промокли до нитки, на каждом сапоге по два пуда грязи. Пока я обработал раненого, у меня исчезла шинель. Жаль – хорошая была шинель, пару дней назад мне её удачно сшил румынский портной. Документы в непромокаемом пакете.

Кукурузное поле оборвалось внезапно. Впереди дамба, до неё метров шестьсот открытой пахоты. Ужасно тяжело по ней бежать! Когда до дамбы осталось полсотни метров, из кукурузы появились танки противника. Один, другой, третий … лучше не считать. Те же трассирующие пули.

Но мы успеваем перебраться через крутую дамбу. Танки на дамбу не заползут, но мы занимаем оборону против автоматчиков. Домбровский даёт мне приказ перебраться на противоположную сторону канала, найти лодку и на ней переправить раненых.

Канал не широкий, переплываю его без труда и нахожу пару плоскодонок. Связываю их и переплываю к своим. Всё проходит удачно.

Наше счастье, что идёт проливной дождь. Танки завязли в грязи, они пытаются возвратиться на шоссе. Поставить бы на дамбу пару пушечек, ни одна бы стерва не уползла!

Вся наша группа переправляется на моих лодках.

Добираемся до какого скотного двора. Раненых размешаем на чердаке неизвестного склада. Попутно нахожу там пару корзин со свежими куриными яйцами и огромную овчинную доху. Такое впечатление, что какой – то чабан её оставил. Доху дарю Прояевой – она от холода посинела. Яйца уничтожаем в сыром виде, как вокалисты перед концертом.

К вечеру добираемся в Ченадол – Марэ. Половина населённого пункта, прилегающая к Тисе, у нас, а вторая половина – у врага. Он по шоссе пропускает свои танковые колонны в Венгрию.    

Воспоминания моего отца ( Глава -38)

Командир нового дивизиона мне понравился – это был Евгений Козлов.

Ленинградец, добродушный человек, прибыл к нам из госпиталя после ранения.

После взятия Райволы, дела пошли веселее. В финских озёрах, наполненных массой рыб, мы купались, стирали. А что ещё солдату надо?

Сообщение о взятии Выборга, переданное по радио Юрием Левитаном, я слушал вблизи выборгского пивзавода – в руках котелок холодного пива, а рядом протвень жареной рыбы!

Дивизионный старшина Петров время зря не терял, заботился о нас, как родная мама. Мужчина лет сорока, плотненький, невысокого роста, с вечной папироской во рту, невозмутим, медлителен, но никуда, никогда не опаздывал.

В районе Мусталакти до нас дошёл слух, что финны полетели в Москву просить мира.

По семьсот – восемьсот наших бомбардировщиков  днём и ночью летали на Хельсинки.  Мы были настроены побывать в финской столице. Противник практически прекратил сопротивление. Наступила передышка.

Куда теперь мы подадимся? Наше место там, где предстоит наступление.

Солдатская молва всегда подтверждается. Нашему полку предстояло на станции Сяйное грузится, в железнодорожные вагоны.

Всего полтора месяца мы пробыли в этих краях. Похоронили Ивана Рыжикова, Мишу Эпштейна, Моисея Малкина и многих других отличных парней.

Перестали приходить письма от моего брата…. Я ещё не знал, но он уже погиб при освобождении Витебска, в районе населённого пункта Кремень.

Мне об этом сообщат в конце октября, в ответ на моё решительное требование информировать меня о том, что случилось с братом. Одного месяца он не дожил до своего тридцатилетия.

Тяжелые предчувствия не покидали меня….

Так я не побывал в Ленинграде, не зашёл в Павловский замок, где жил и учился Дуся. Не постоял у той гостиницы, где до войны папа и мой брат провели пару суток в люксовском номере. Я попаду в эти места через четверть века и поклонюсь им низко – низко. И в сердце моём защемит боль утраты.

Мама и сестра Женя раньше узнали о гибели брата, но не сообщали мне об  этом.

И снова я в вагоне эшелона, безостановочно мчащегося  на юг, неизвестно куда точно.

Короткие остановки на смену паровоза, и снова вперёд в неизвестное….

Вначале мы были уверены в том, что нас не выпустят из Ленинградского фронта, переведут в район Пскова или Прибалтики.

Приблизившись к Москве, мы решили, что путь лежит на Польшу.

В Лифоротов мы стояли пару часов. Володя успел сбегать к себе домой, повидал свою бабулю и сестрёнок Лёлю и Таню, мать была на работе.

Догнал нас и Евгений Козлов, на ходу спрыгнувший из эшелона, когда мы следовали через Ленинград, там его на вокзале ждала жена. Встречи были короткими, радости от них мало.

Ночью мы тихо переползли через мост на Днепре в районе Киева. И снова на юг.

Кто – то сказал о том, что нас приближают к Одессе, а от неё поплывём морем до Франции, чтобы принять участие в открытии второго фронта. Оказалось, что среди нас были неплохие стратеги.

Наконец нас остановили в Гельцах. В те дни я подружился с лейтенантом Куцеконем – замполитом одной из батарей, старше меня лет на пятнадцать, спокойным и умным мужиком. Но такой дружбы, как с Рыжиковым и Эпштейном, с Малкиным у меня уже быть не могло ни с кем.

Из-за отсутствия вестей от брата, я находился в каком – то трансе, душили тяжёлые предчувствия.

Выгрузка эшелона проходила трудно, эстакады не было, пушки и автомобили опускали почти что на руках.

Вошли в деревню Орловка. В отличие от Орловки под Вязьмой, где всё было разрушено, но жители хлебосольны и радушны, в этой деревне всё оказалось в полной сохранности, в том числе и церковь. Но жители плотно закрыли двери, ставни, амбарные замки, люкт от колодцев.

Вечером наши ребята организовали танцы, и все девчата, вопреки запретам родителей, пришли в ярких нарядах и плясали с нами до утра.  Нас начали кормить, обстирывать - Володя Маркович вел с населением переговоры, не зря он родился и вырос в семье дипломата.

В район Ясс мы продвигались по страшно пыльной дороге, все стали словно мулаты – пошли насмарку наши чистки и стирки в Орловке.

Вблизи населённого пункта Васлуй нам предстояло наступать.

Вначале в разведку боем бросили штрафную роту. Как нам стало известно, всё прошло нормально.

Утешением для меня было общение с замполитом Бабежко, бывшим адвокатом из Воронежа. Высокий, статный, наподобие Штоколова. Нас сближала музыка. Бабежко знал на память все оперы и оперетты. Мы даже пели в два голоса. Кроме того Бабежко был непревзойдённым преферансистом.

Редкие встречи с Володей Марковичем, превращались в праздник для меня. Володя был бесстрашным человеком, он уверенно чувствовал себя в разведке, солдаты и офицеры уважали его. Он часто заходил в санчасть полка, которая была под моим началом.

Воспоминания моего отца (Глава - 37)

 Все потери были для нас тяжёлыми. С Моисеем я расставался, как с самым близким мне человеком. Я ещё тогда не знал, что через десяток дней та же участь постигнет моего родного брата Дусю.

Доложив Эпштейну о потерях, отправив раненых в менсанроту, несмотря на усталость, я не мог заснуть. Передо мной всё время было красивое лицо Моисея, его добрые глаза, я слышал ровный спокойный голос моего друга, откровенно повествующий о любви, о молодой жене, о Киеве, о театрах, о той прекрасной жизни до войны….

Приближалась дата наступления. Рыжикова почти не было видно – все дни и ночи он был на передовой, тщательно готовил дивизион к прямой наводке в начале боя, и к переносу огня вглубь обороны противника, как только вперёд пойдут танки и пехота.

Надо было снарядами рушить густые минные поля финнов.

Все позиции уже подготовлены, земляные работы выполнены, грунт, политый кровью наших друзей, замаскировали дёрном.  Осталось установить орудия и уложить в ниши ящики со снарядами.  

Эту работу назначили в ночь  с 8 – ого на 9 – ое июня 1944 года. Все автомашины с пушками и снарядами сосредоточены в километре от ОП. Гриша Гладун, только он один, на «Виллисе» командира полка, доставлял пушки по одной к приготовленным гнёздам.

Передвижение шло беззвучно, работа двигалась неслышно.

Таким образом Гриша закатил все 24 орудия. Снаряды перенесли на себе.

К утру, оставив часовых у пушек, все возвратились в тыл на отдых.

Впервые за всю ночь не было ни одного раненого. Операцией руководил сам Прояев.

9 – ого июня я весь день снаряжал батареи защитными средствами. Были назначены общественные санинструкторы, проводились с ними занятия. Я показывал солдатам, как останавливать кровотечение, как накладывать шины, как переносить раненых.

Были определены схемы оповещения передвижений, пункты сбора раненых. Все ознакомились с местами стоянок автомобилей, предназначенных для немедленной отправки раненых в тыл.

Потом была баня, прошёл обед, и наступил отдых перед боем.

Часов в пять вечера ко мне в блиндаж зашёл Рыжиков:

- Вот что, доктор, я на часок схожу на НП, там назначена встреча с танкистами. Я заказал Абдуллаевц жареную картошку. Соберёмся у меня, поужинаем, песни наши вспомним. Будут все комбаты, Дыдзюль, Ерёмин, Мишнёв.  В общем, все свои.

Рыжиков отклонил моё предложение сопроводить его:

- Нет, нет! Ты и так ни одной ночи не спал. Мы двадцать суток кантовались, а тебе досталось сполна! Оставайся здесь! Танкисты покажут, где им пробить проходы в минных полях - это недолго.

Через час Рыжикова принесли, убитого наповал финским снайпером.

Пунцовый, на грани обморока Эпштейн. Скорбный, наполненный слезами взгляд Орлова. Смертельно желто –белый Маркович. Дыдзюдь, Ерёмин – все офицеры и солдаты полка сгрудились у моего блиндажа, куда внесли Ивана Рыжикова.

Так он пролежал до утра в обрамлении огоньков, излучаемых солдатскими люстрами – гильзами из – под сорокапятимиллиметровых снарядов.

Хоронили Рыжикова ночью в Песочном, в трёх километрах в сторону Ленинграда.

Он ушёл на войну в июне 1941 года из Ленинграда на запад. Прошёл знаменитые Синявские болота. Через западный фронт возвратился два года спустя в свой родной город, где учился корабельному делу, боксу, стойкости, разуму, где впервые в нём проснулось чувство любви. Здесь он отдал свою единственную, никому не принадлежавшую жизнь….

Михаил Эпштейн осунулся и постарел за одну ночь. Когда мы возвратились к себе и собрались в штабном блиндаже, замполит сказал:

- Осиротели мы, братцы. Не стало того человека, без которого жизнь потеряла смысл. Без Рыжикова мы - никто. Не сохранили, не уберегли….Он для нас делал всё, а мы все вместе не оградили его от гибели, не отвели смерть. Я больше не могу, и не хочу жить. За одиннадцать месяцев общения с ним, с Иваном, я увидел, понял и приобрёл больше, чем за все прожитые годы. Он раскрыл мои глаза на смысл жизни.

Прислали нам нового командира дивизиона. После Рыжикова его приняли, как чужого. Не следовало на эту должность вводить кандидатуру со стороны, но начальству виднее….

Наступление было мощным – в течение четырёх часов всё гудело и тряслось!

Такого сосредоточения огня не было даже под Сталинградом – так характеризовали насыщенность артиллерией этого участка офицеры из штаба дивизии, прошедшие бои на Волге.

Пушки всех мощностей, орудия кораблей Балтики, реактивные установки – всё было направлено на узкий промежуток между Сестрорецком и Старым Белоостровом. Огонь перенесли в глубину оборонительной полосы противника, и мы двинулись вперёд.

Это не открытые поля Смоленщины или Витебщины. Приходилось выискивать проходы между скал и огромных валунов. Не было Рыжикова, и дивизион нарвался на мины….

 Вначале подорвалась первая автомашина, вторая – тоже самое. Взрывы поразили и третью, и четвёртую машины. Попали в «мышеловку». Дождались сапёров, разминировали. Вперёд пошли танки.

 На подступах к Райволе, всё застопорилось. Обстановка не ясна.  Связные офицеры не дают сведения о положении в пехоте. Посыльные не возвращаются….

Последним ушёл Володя Маркович, за ним неразлучные разведчики – туркмен Бабаев и узбек Ибрагимов.

В ожидании прояснения обстановки и команды, что делать дальше, решили почистить оружие. Я разместился у сосны, разобрал свой пистолет и сложил его часть в пилотку. Сижу и драю ствол. Слышны разрывы финских мин.

И вдруг одна из них попадает в ствол сосны, под которой я сижу.

Приходим в себя…. У начальника штаба дивизиона осколком распороло живот, и всё его содержимое вывалилось. Михаила Эпштейна убило наповал. Всего неделю прожил он после Рыжикова.  

Я даже не помню, как мы хоронили Эпштейна. Не мог я больше оставаться в первом дивизионе, попросил Прояева, чтобы меня перевели во второй дивизион.

И вот я оказался вместе с Володей Марковичем, комбатом Понаморёвым, замполитом капитаном Бабежко, с начштаба Титовым.

Жаль было расставаться с Алёшей Ерёминым.

Воспоминания моего отца ( Глава -36)

А на Витебском направлении мы не продвигались вперёд ни на шаг.

Нашу бригаду к концу марта вывели в тыл, в деревню Орловка, что под Вязьмой. Здесь сохранилась небольшая школа, несколько изб. Крестьяне, в основном женщины, ютились по землянкам.

Мы приводили в порядок нашу технику, отсыпались, подукомплексовывались, готовились к большим боям.

Я поселился у хозяйки, взрослый сын которой, был инвалидом войны, после тяжёлого ранения в голову. Мужичок лет сорока, покладистый и добродушный, страстно мечтал ловить рыбу. Но бедняге никак было не добраться до озерца, где, как он утверждал, есть рыба.  

Взяли мы у старшины одной из батарей пару противотанковых гранат, и Ерёмин доставил нас к озеру. Мы с Алексеем на минуту отвлеклись, а хозяйский сын нас решил обрадовать – забросить гранату в воду.

Он выдернул предохранительное кольцо, и рука отказала – никак не может швырнуть гранату. Я подбежал к нему, вырвал из его рук гранату, оттолкнул его и сам упал рядом, прижавшись к земле. Этот тип всё же решил понаблюдать за взрывом, и в результате получил несколько осколков в лицо. Смотрю, мой приятель весь в крови, а со мной ни пакета, ни бинтов. Хорошо у Алексея в машине оказался индивидуальный пакет….

 Перевязали горе – рыбака и быстренько увезли в медсанроту. Ничего страшного не оказалось, и мы втроём прибыли в Орловку благополучно, но без рыбы.

Там же в Орловке мы праздновали Первое Мая.

А в первых числах мая последовала команда выехать к железной дороге и приготовиться к погрузке в железнодорожные вагоны. Выходит нас перебрасывают на другой фронт. А куда? Солдату всё равно где воевать, но всё же интересно! Попасть на главное направление, чтобы в числе первых перейти границу - в том, что такой вариант возможен, были предположения.

На вагоны грузилась вся дивизия. Это немного немало, а около трёх десятков эшелонов. Наш полк – в отдельном железнодорожном составе. Соорудили эстакаду, а дальше уже дело рук автотехников – Гладуна, Ерёмина, Новикова.

К концу дня погрузка завершилась. В станционной каморке автотехники решили это событие отметить, они и меня затащили в свою компанию.

Гладун и Ерёмин были моими приятелями, а Саша Новиков меня знал постольку поскольку, но всё же подвыпив, обратился ко мене:

- Слушай, Марк, но ты же не еврей!? Какой ты еврей? Водку пьешь, фамилия у тебя русская, не трус… Чего тебя угораздило считать себя евреем?

Новикову было жаль меня, очень жаль…. Хоть один человек обо мне подумал.

Гриша Гладун и Алексей Ерёмин не любили Новикова.

Рыжикову каким – то образом удалось погрузить так батареи, что в его личном распоряжении остался свободный пульман. Образовался, как бы офицерский клуб нашего дивизиона.

Одна на всех гитара, принадлежащая покойному Горшкову, никто на ней не мог играть, и пару десятков здоровых молодых глоток.

Артиллерийским техником дивизиона был младший лейтенант Мишнев.

За его огромное, розовое, всегда улыбающееся лицо, ему дали прозвище «морда». Он и не обижался.

- Слушай, морда, пришла весна, цыган уже давно шубу продал! На перевом же полустанке выменяй свою шинель на ведро самогонки! – обращался Рыжиков к Мишнёву.

Когда мы попали в Бологое, то поняли, что нас везут к Ленинграду, и что решили выводить из войны Финляндию. Здесь солдатская мудрость не допустила ошибку.

20 мая 1944 года мы высадились на станции Токсово, под Ленинградом.

Как только закончилась выгрузка, мы с Ерёминым помчались на его  «форде» в Ленинград, выпили на Невском по паре кружек пива, настоящего довоенного пенистого пива,  и возвратились назад.

Расположился наш полк южнее Сестрорецка. Нам предстояло оборудовать свои огневые позиции на расстоянии 80 – 120 метров от противника. Каждый вечер и не думало темнеть – стояли белые ночи. Мы добирались до передовой ползком, лёжа рыли приямки, ниши, ходы сообщения к блиндажам.

Офицеры из 21 – ой армии, которые на этом рубеже стояли с июня 1941 , т. е почти три года, рассказывали, что с финнами они, как бы сдружились – брали воду из одного колодца, меняли махорку на сигареты. Но всё это проходило на расстоянии. До братания дело не доходило.

Нас предупредили, что финские минометчики и снайперы очень точные, и пристреливали каждый сантиметр нашей земли. Мы в этом скоро убедились. Больше половины из нас не возвращались к утру, к месту сосредоточения….

Нам не везло на старших врачей полка.  Всех, кого назначали, не доезжали до места назначения по разным причинам.

И вот, наконец – то прибыл к нам на должность полкового врача Георгий Цедилин, капитан  с орденом Красного Знамени.

В те дни под Ленинградом, он был для нас находкой. Кроме его профессиональных блестящих качеств, Жора – так мы его называли, классно играл на пианино. Наш новый доктор  часто играл и пел! Но майор Гаврилюк приказал разрубить на куски инструмент….

А я каждый вечер сопровождал наших солдат и офицеров на передний край.

В эти дни я подружился с Моисеем Малкиным – инженером гидротехником из Киева. К нам в полк Малкин прибыл после ранения. Скромный, интеллигентный человек, очень интересен по своему содержанию, женат. Его родные были эвакуированы в Саратов, и вот – вот должны были возвратиться в освобождённый Киев.

В эту ночь я был вместе с Моисеем Малкиным на 33 –м шоссе Ленинград – Выборг. Орудийные расчеты вгрызались в каменистый грунт, мы с Моисеем переползали от одной группы солдат к другой.

Потом я удалился в другую батарею – раненые появлялись непрерывно. Финны вели яростный миномётный огонь, сознавая, что им приходит конец.

Шёл третий час ночи, стало немного потише. Мы с Моисеем позволили себе на несколько минут прилечь. Мой приятель мне что – то рассказывал. Вдруг опять миномётный огонь. Снова стало тихо. Я спросил у Моисея: почему он молчит?

Ответа не последовало. Повернувшись к нему, я увидел, что он не шевелится и мёртв. Несколько осколков мины сразили его. Я находился рядом, и на мне ни одной царапины. Мы похоронили Моисея Малкина около дороги….