Воспоминания моего отца (Глава -31)

Санинструктором мне выделили Тосю Гурову из Подольска. Она прибыла в полк со своей подругой Марусей. Офицеры и солдаты понимали, что война продлится не день и не два, поэтому устраивали свою жизнь , в которой были и флирты и ухаживания и любовь. Мы смеялись, разыгрывали друг друга – амурные дела вводили в нашу жизнь шутки, юмор, настроение.

Артиллерия – это умение своевременно прибыть на огневую позицию, подобрать наблюдательные пункты, разведать цели, в положенное время их поразить минимальным числом снарядов.

Что значит, в положенное время прибыть на огневую позицию? Это, главным образом, иметь отличных шоферов. А их у нас и не было….

С замечательным автомехаником дивизиона Ерёминым я жил в одной землянке, поэтому подробно знал все проблемы – даже перегнать автомашины с железнодорожной площадки до Щуровского леса, и то некому было.

По штату шофера были, но чисто формально. Все из заключения  с Колымы.

Люди необязательные, на которых положиться нельзя было.  И вот Миша Эпштейн и Иван Рыжиков и взялись за них. Это была важная и своевременная работа.

За каждым шофёром закрепили офицера, который закончил у автомеханика Гладуна шоферские курсы, прошел практику вождения и соображал в автоделе не хуже водителей.

Ответственность за безаварийность возлагалась на офицера. А ответственность была немалая – сама машина, на ней люди, снаряды и на прицепе пушка с передком. Ради экономии бензина, за автомобиль цепляли по две пушки, а сам автомобиль на жёстком прицепе к другому автомобилю – тягачу.

 Начальником нашего дивизиона был Иван Рыжиков – он ехал впереди, а автомеханик  Ерёмин – всегда в хвосте, и я с ним. Еремин, светловолосый, конопатый мужичёк, автомобилист до мозга костей.  Глазки маленькие, зелёные, как у кошки, шустрые и хитрые. Добряк безграничный! Всё отдаст, ничего себе не оставит. Любил две вещи – автомобиль и спирт. Спирт его и погубил в конце войны, в Румынии. В какие только переделки мы не попадали в поездках с Ерёминым!

Выехал наш полк из Щуровского леса ночью…. Проследовали через деревянный мост на другой берег Оки (мой брат хвалил этот мост – нравилась ему конструкция), и через Коломну, взяли путь на Москву.

У студебекеров на спидометре значатся мили. Одна миля – 1.6 километра. Смотрю у нас с Алексеем стрелка на цифре 90. Ерёмин кричит:

- Мамочка, моя родная! Что они делают!? Это же 144 километра в час! Погубим машины!

Уже совсем светает, летим вперёд, как угорелые, к тому же ещё под гору….

Вдруг завизжали тормоза. Полк остановился. Одна машина перевернулась вверх колесами. Четверо солдат погибли….

Хоронили быстро, машину на буксир.

Команда командира Чигиря: « До первого боевого донесения!» Это относилось к Киншину. Тут же последовал ответ: «Есть, товарищ полковник!»

Это означало, что о гибели солдат донести по итогам первого боя. Ничего не поделаешь – опытного шофера надо готовить десяток лет…

После войны я много ездил на автомобилях и сам перевернулся, кода за рулём сидел шофер первого класса. А мы шли на фронт с мальчишками из Калымы – смелыми, добрыми ребятами, у которых на подготовку к переезду было невероятно мало времени. Почти все из них оказались впоследствии верными своему шоферскому делу. Нагрузка на них ложилась неимоверно тяжёлая.

Всё, что происходило, было для каждого из нас впервые. Совершить столь длительную и ответственную поездку на машинах было совсем не просто.

Как – то отец взял меня с собой в командировку. Поехали мы на легковом автомобиле – газике, самого первого выпуска, с матерчатым тентом. Шофёр, по фамилии Бойко, чтобы получить разрешение сесть за руль, прошёл подготовку той, которую теперь преодолевают космонавты. Принято было беречь автомобиль.

 Сам собой родился шоферский обычай – всегда остановиться, если водитель видит на дороге машину не на ходу. Спросит что случилось, поможет, отдаст последнее, поделится бензином.  И делалось это с желанием, с проявлением товарищеской заботы.

Вот и мы с Ерёминым, тормозили у остановившейся машины и не следовали дальше, пока не убедимся, что всё в норме.

Автоколонна нашей бригады растянулась на несколько километров. К полудню мы должны были достигнуть столицы.

Воспоминания моего отца (Глава - 30)

За день до выезда на фронт, старшего врача Барышникова перевели в коломенский гарнизонный госпиталь. Назначили на эту должность Королёва. Но и он нигде не показывался – ни с теми, кто следовал своим ходом, ни с теми, кто продвигался по железной дороге. Сразу было видно, что этот Королёв тип подозрительный.

Как я уже говорил, Лида Ефремова, наш полковой врач, на пятом месяце беременности была отправлена в Горьковскую область, хотя рвалась на фронт.

Вася Киншин силой отправил её к родственникам. Жутко было смотреть на их расставание: « Я его потеряю! Он без меня пропадёт…» - Лида сердцем чувствовала гибель мужа. Это была единственная в нашем полку супружеская пара – Киншин и Ефимова. Чистая, добрая, всем на радость супружеская пара! Сколько миллионов подобных пар разбила война? Разлучила навеки.

В последние дни перед отъездом из Коломны, я подружился с Иваном Рыжиковым. С этим парнем можно было говорить на любую тему.

Из расположения полка выходить мы права не имели. Отдельные лихие головы рисковали на ночь убегать к знакомым в посёлок в километрах десяти от нас. Но, во-первых самовольная отлучка на срок более двух часов, это уже было дезертирство; а во – вторых какой интерес бегать к незнакомым людям, преодолевая расстояние и не близкое? В - третьих, каждую ночь нас строили по тревоге. Если нет какого – то  взводного, могут и не заметить, а фельдшер – один на весь дивизион, начштаба  - тем более. Поэтому мы с Рыжиковым после вечерней проверки до глубокой ночи беседовали.

Иван Рыжиков был из Ленинградского кораблестроительного института. Я в Ленинграде не был, но многое знал из рассказов брата, из книг. Меня всегда интересовала мемуарная литература.

Рыжиков знал дом, где родился и жил Пушкин. Бывал в здании, где находилась квартира Некрасова. Его рассказы о Царском селе, об Эрмитаже, о мостах через Неву, о парках, скверах, дворцах и памятниках, я слушал с огромным вниманием. Речь Рыжикова была чисто ленинградская – культура с присущей доброжелательностью.

По его рассказам я узнал, что оставшись в двухлетнем возрасте круглой сиротой (отец его погиб на гражданской войне, а мать умерла о голода) он попал в приют.

Там он вырос, потом – ФЗО, рабфак  и ленинградская «корабелка». Имея высокий разряд по боксу, Иван даже начал зарабатывать в кинотеатрах перед сеансом.

Мне подобные встречи боксёров помнились летом 1940 года в Москве в кинотеатре «Художественный» на Арбате. И мне приходилось в студенчестве по ночам выгружать вагоны и баржи с фруктами и овощами.

У каждого человека возникает необходимость  исповедаться. Надо только, чтобы повезло встретиться с соответствующим собеседником. Такими оказались мы с Иваном. Получилось так, что он заполнил тот вакуум, который образовался в моей душе, после расставания с братом.

Я получал письма от мамы, от сестры, от Сони – всё было по-человечески, нормально по военному времени. Иван переписывался только с Еленой Морозовой. Причём эта переписка для него была напряженной и тяжелой. В письмах, насколько я понимал, шла борьба, соперничество во взглядах и мировоззрениях. Не знаю, какие письма писал Иван, но от Елены он получал тяжёлые послания, настроение его становилось мрачным и грустным.

Я, как мог, успокаивал Рыжикова. Опыта у меня не было совсем, но я старался отвлечь его разговорами на посторонние темы.

Перед отправкой на фронт, у нас произошло два события: выступление ансамбля Александрова и совещание всех офицеров бригады.

Мы нашли в лесу такую полянку с впадиной, как амфитеатр. И «На солнечной поляночке» я живьём услышал и увидел самого Александрова и его хор. Менее, чем через год, под Ленинградом, я снова попаду на концерт этого ансамбля. Но об этом речь впереди. А пока масса народу в лесном «зрительном зале», и настроение у всех такое, что забыли, где мы и почему…

Буквально накануне выезда из Щуровского леса, в последний раз в условиях глубокого тыла, нас собрал полковник Фефёлов – командир 71 – ой артбригады.

Подводились итоги выучки учебных стрельб боевыми снарядами, дисциплины, штабной подготовки, внешнего вида солдат и офицеров, санитарного состояния.

Разговор шёл резкий, жёсткий и требовательный. Наш полк не ругали, и это даже лучше, чем когда хвалят. Как теперь говорят, коллектив у нас подобрался хороший.

Воспоминания моего отца (Глава -29)

Мама с сестрой Женей писали из Уфы аккуратно. Отца мы похоронили 10 июля 1942 года, я в то время был ещё в Уфе – учился в медицинском военном училище.

Старших брат без отдыха воевал на западном фронте. Я ему зашифровано сообщил, где нахожусь. Он меня понял.

В тот вечер, я запомнил дату - 10 июля 1043 года – годовщина папиной смерти, я находился в лесу. Мы с солдатами собирали хвою для настойки – борьба с цингой. Солнце уже садилось за горизонт, когда мы возвратились в расположение дивизиона. Вдруг Лёша Ефремов встречает меня с криком:

- Где ты, Марк, шляешься?  К тебе брат приехал!

Я привык к розыгрышам, и Ефремову не поверил. Все знали, что у меня есть брат, и том, что я его очень люблю и горжусь им. Не поверил я, а сам думаю: « Хорошо, если бы Дуся приехал!»

А Ерёмин не унимается: «Куда ты идёшь? Посмотри назад!»

Оказывается я прошёл мимо сидящего на скамейке брата. Он меня увидел, засмеялся, но не остановил. Невозможно передать словами мои чувства!!!

Мы с Дусей подошли к моему командиру – брат просил, чтобы меня откомандировали к нему в часть. Командир не мог этого сделать – через три дня мы отправлялись на передовую.

Меня отпустили на сутки. Этого времени мы не могли использовать: в пять утра брат поездом уехал в Москву. Мы с ним, в общей сложности провели семь – восемь часов.

 Расстелили в лесу плащ-палатку. У Дуси было пару фляг спирта и кусок сала. Я принёс хлеба и ещё чего – то. Так мы, не пьянея, проговорили всю ночь. Так прошла наша последняя встреча…

 Брат просил меня подробно рассказать о папе. Потом он много говорил об отце такого, что я не знал и не мог знать – об уме отца, о его порядочности, об эрудиции, о верности семье, делу, долгу.

Я получил от Дуси самый подробный инструктаж, как вести себя на передовой, в бою, на что обратить внимание, как окапываться, как проверять воду, где не брать её для питья, где стирать…Я всё запомнил! Это было всё очень важно и значимо, а главное, потому что  это Дуся говорил.

С юношеских лет брат логично мыслил. Он первый мне раскрыл мне смысл романа «Овод», рассказал о похождениях Тарзана, о Швейке, «О золотом теленке» и «Двенадцати стульях». От брата я впервые услышал о «Трёх мушкетёрах» и о «Графе Монте Кристо».

Не было вечера в моём детстве, чтобы Дуся перед сном не рассказал мне какую – нибудь историю. Он водил меня к своему другу Любимову на прослушивание грамзаписей. Я ходил вместе с ним к его знакомым художникам, сопровождал его на репетиции драмкружка, на тренировки по боксу, в цирк на сеансы классической борьбы, на встречи с великими шахматистами, Капабланкой и Флором, где они давали сеансы одновременной игры. От брата я узнал всё на свете! Правила бокса и борьбы, как нырять, он привил мне любовь к футболу, познакомил со знаменитым Иваном Кузьменко – футболистом, возглавившим в оккупированном Киеве футбольную команду, гордо победившую футболистов фашистов. Всех борцов от Поддубного до Бравермана, я знал от брата.

Я Дусю познакомил с Соней Димент, и он был доволен тем, что мне нравится такая девушка. Брата я привёл в дом к Соне, и он оставил хорошее впечатление на Самуила Исааковича и Рахиль Абрамовну.

Меньше, чем через один год – в июне 1944 года мой брат погиб, при освобождении города Витебска. Я в это время был под Выборгом. Дуся долго меня уговаривал бросить всё, и без всякого разрешения ехать к нему в бригаду. Я не решился.

Может быть, решись я на его предложение, сохранил бы его от наезда на вражескую мину.

С тех пор прошли десятилетия…. А до сих пор не верю, что Дуси нет в живых!

И совершенно не удивился, если бы встретил его. Киноартист Сафронов очень напоминает мне Дусю. У брата был незаурядный талант драматического актера.

Обладая феноменальной памятью, внутренними музыкальными данными, ритмом, пластикой, совершенной дикцией, брат имел большой успех на любительской сцене. Он мне читал отрывок из «Поднятой Целины», где Давыдов был ему особенно приятен.

Часами он простаивал у зеркала, отрабатывая мимику, выражение лица, постановку танцев, и при этом только мне доверялось присутствовать и представлять публику.

И ещё одна страсть была у моего старшего брата -  фантазирование! В каких только «путешествиях» мы с ним не побывали: даже на танке  - амфибии проходили Атлантический океан!

Всевозможные приключения и увлечения мешали учёбе брата в школе. В техникуме он увлекался драмкружком, а в военном училище - фехтованием, боксом, танцами. Осталась в памяти его первая увольнительная из  сапёрного батальона – он демонстрирует приёмы строевой подготовки… Потом мы встречали его в блестящей форме курсанта Ленинградского военно – инженерного училища.

Он писал из Ленинграда: «Спальня нашего взвода размещена в спальных покоях царя Павла. Царь перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что еврей спокойно чувствует себя в этой обстановке!»

Письма Дуси из Полоцка – его назначили командиром роты. Молчание из Карельского перешейка, куда его роте сам Водопьянов сбрасывал со своего самолета продовольствия и теплую одежду. До Финляндии, Польша и Бессарабия.

Войну он начал лейтенантом – командиром роты, погиб – полковником, командиром бригады. «После войны, я закончу академию Генштаба, буду генералом! Все будут жить со мной! Только со мной!» Так бы и было, я в этом не сомневаюсь. Таким был мой брат Дуся. Я гордился  своим братом. Ни к кому в полк не приезжал брат, только ко мне. Был бы жив отец, он тоже непременно бы побывал в моём полку. В те дни брату дали десятидневный отпуск. Он повидался со своей женой Розой и двухлетней дочерью Майей. Возвращаясь от них из Мелекеса, он навестил меня в лесу под Коломной. После нашего расставания, через пару недель пришло от Дуси письмо – ему присвоили майора.

Диалог с Современной Литературой ( о Стратегии и Тактике)

- Тебе не кажется, что описание второстепенных лиц и второстепенных событий в воспоминаниях твоего отца затягиваются? – Спросила Современная Литература.

- На войне не было второстепенных лиц и второстепенных событий! Именно это я и подчёркиваю, не сокращая ни на слово, то, что он мне оставил.

 - Нет, я не говорю выбросить что – то, но оживить…

- Большинство фамилий и имен, упоминаемых в этом папином рассказе, уже не оживишь.

- Ты не понимаешь меня!

- Я понимаю прекрасно, дорогая Современная Литература! – мне не хотелось её обидеть – О войне написано много Лжи.

- Согласна.

- Кто – то описывал войну, как сплошной позор и преступление. А кто – то показывал  шквал побед.

- А что ты хочешь сказать, добросовестно перепечатывая все детали? … - она запнулась.

- Ты права, Современная Литература, я перепечатываю великую Стратегию, которая подана моим отцом, как залог всякого успеха. Он описывает дни, недели, месяцы подготовки, притирки солдат и офицеров.

- А нам, зачем это знать?

- Нам не только знать, нам надо и уметь построить стратегию и выбрать правильную тактику даже в повседневных делах. Мой отец был великий Стратег в жизни, и я с детства знала, что чтобы победить в чём –  нужно много и правильно готовиться к этой победе.

- Ты можешь дать примеры, чтобы современный читатель понял? С какого возраста ты продумываешь Стратегию в своих делах?

-  Я не помню, с какого возраста, но  в студенчестве, когда я училась на фортепианном отделении училища искусств, без правильно выбранной стратегии и тактики,  программу из произведений Рахманинова и Баха не одолеть.

- Только музыканты продумывают план работы?

- А медики? А строители? Папа даёт блестящий пример из времени, когда ни у кого не было капли надежды справиться с этим чудовищем – фашизмом, который захватил уже всю Европу и безжалостно уничтожал нашу страну.

- Ну, сейчас Россия - это не твоя страна… - Современная Литература всё – таки глупа, как не крути.

- Сейчас мы все живем на Планете Земля. И если не будем все вместе думать о судьбе Планеты, то ни одна страна не выживет в одиночку!

- Это тоже новая стратегия?

- Думаю, что да. Мы видим, как обдумывают страны положение в современном мире. Я очень надеюсь, что они выберут правильную стратегию и тактику по спасению жизни на Земле!

Воспоминания моего отца (Глава - 28)

Поступила команда всех нас перебросить в лес, примерно километрах в шести от совхоза «Подводник». Землянки кто – то до нас соорудил. Очевидно, часть, занимающая их до нас, убыла на фронт.

Появился новый связист – Валерий Дыдзуль. Фролов куда – то исчез. С нами на фронт не последовал. Закрепились в тылу и майор Токарев, и врач Барышников. Зверски они берегли свои шкуры.

Коломна в то время считалась крупным учебным артиллерийским центром, многие в нём обосновались.

В конце марта в полк прибыла группа молоденьких офицеров - выпускников артучилища, до этого они все вместе закончили московскую  специальную артиллерийскую школу. В ней до войны учился мой двоюродный брат Ися Табачников.

Среди молодых офицеров были Володя Маркович, Никита Черкасов, Юра Щукин и многие другие, но с этими ребятами я очень подружился.

Володю Марковича наш командир Чигирь выбрал себе в адъютанты. Хотя какой их него адъютант?

Родился Володя Маркович в 1924 году в Лондоне. Его отец, тоже Владимир Маркович, до Октябрьской революции, вступил в партию большевиков, был ленинцем и находился в политэмиграции. В 1918 году работал в Одессе, где случайно, купаясь в море, спас девчонку – Нину Кардаш. Потом на ней женился. Она ему родила сына и двух дочерей – Лёлю и Таню.

Нина окончила институт журналистики, и впоследствии  стала ответственным работником ТАСС СССР. После войны я часто встречался с Ниной Степановной.

Как – то прибыл к нам заместитель командира по политической части капитан Михаил Эпштейн. Прямо из госпиталя, с распухшей стопой, опираясь на палку, Эпштейн зашёл ко мне в землянку с просьбой посмотреть ему ногу.

Из госпиталя он выписался явно преждевременно. Я начал ему делать дважды в день массажи, разработку голеностопного сустава. Потом достал в военном госпитале в Коломне парафин, и прогревал больную стопу Эпштейна. Таким образом в течении полутора месяцев нам удалось полностью ликвидировать последствия ранения. С Эпштейном у меня сложились отличные взаимоотношения.

Одно мне в нём не нравилось – полное отсутствие музыкального слуха, но при этом постоянное желание петь. Агроном из Белоруссии, светлая и ясная голова был  этот Миша Эпштейн. У подобного типа людей настроение всегда бывает ровным и хорошим.

 Эпштейн взялся за налаживание быта, точнее за культуру быта офицеров и солдат. С появлением замполита в дивизионе стали чувствоваться система и дисциплина.

Этот человек создавал боевой настрой, понимание задач, от которых зависела судьба всей страны.

У него были стычки с начальством, но он умел побеждать и не подавать виду, что победил – в этом была его сила и порядочность. Он растворил пустую болтовню о ненужности политработников. Солдаты боготворили его.

Он был крестьянином, агрономом, временно оторвавшийся от своего дела, от земли, чтобы разгромить врага. Но не просто разгромить, а на основе умения, выучки, порядка и системы.

Торопливости и суеты в подготовке нас к боям не было, но время зря не терялось. Почаще стал появляться в полку командир бригады полковник Фефёлов и его помощники.

В июне нас перевели в Щуровский лес на левый берег Оки. Стала дружно поступать техника – пушки и американские автомобили. Произошел огромный приток личного состава. Петра Фоменко перевели начальником штаба второго дивизиона, а к нам на эту должность назначили вновь прибывшего старшего лейтенанта Ивана Рыжикова.

Очень много прибыло солдат из средней Азии – узбеков и туркменов  в халатах, чалмах и  с длинными бородами. Когда их побрили и постригли, они стали выглядеть нормально. Запомнился мне повал Абдулаев, разведчики Бабаев и Ибрагимов. С ними я дружил до конца войны.

Воспоминания моего отца (Глава - 27)

Командир полка – полковник Чигирь, считавший себя крупнейшим теоретиком в артиллерийском деле, ежедневно проводил с комбатами занятия. Начштаба нашего дивизиона – Фоменко, целые дни писал и чертил – обзаводился необходимой документацией.

Появилась у нас дивизионная кухня. Повар, узбек Юсупов, дважды в день выдавал полкотелка жидкости под названием суп и пару сухарей. Кормили нас по пайку №3. Фронтовики говорили:

- Скорее бы на передовую, там будет форма №5 и допаёк.

Все, кто побывал в бою, снова рвались на передовую, в тылу им не сиделось – подавали рапорты с просьбами немедленной отправки в боевую часть.

Мы все не понимали, почему так медлит начальство.

Теперь, когда я прочитал мемуары военноначальников, понимаю, что страна готовилась к крупным наступательным боям, чтобы вышвырнуть врагов с территории нашей Родины.

А пока стоял февраль 1943 года, и мы готовились  к празднику – дню Красной Армии. Главным режиссёром был наш связист лейтенант Фролов. Он руководил хором, кое – как аккомпанируя на гармошке – хромке, он же ставил скетч.

Действующие лица: командир дивизии Лазарев – полковник Красной Армии и я – пленный, тоже полковник, но фашистской армии.

Содержание скетча таково: в 1918 году советский командир был в плену у этого самого немца, тот пытал красноармейца. Но нашему парню удалось бежать.

Теперь, он же полковник Красной Армии, допрашивает пленного фрица, в котором узнаёт того, кто пытал его в 1918 году.

Насколько удачно я сыграл свою роль можно судить потому, что сын – школьник моей хозяйки, прибежал домой с криком: « Мама! Идите скорей в клуб, там пленного фашиста привезли и допрашивают!» Мальчик не узнал меня.

Лазареву играть не надо было, он просто оставался сам собой.

Помощник начальника штаба Василий Киншин, не на шутку подружился с молодым врачом Лидой Ефимовой. По – другому и не могло быть – молодые люди были созданы друг для друга. Два голубя прогуливались по деревенской улице, упоённо о чём – то говорили.

Вася – высокий, широкоплечий парень, курносый, губы пухлые, сложён пропорционально. Форма на нём подогнана, сапоги хромовые, всё на самом щегольском уровне. Всегда в хорошем настроении, улыбается. Любой вопрос решает. Штабное дело знал отлично. Перед командиром полка Чигирём и перед начальником штаба Токаревым, в отличие от многих других, не робел и не тушевался. И они к Киншину относились почтительно.

Фоменко говорил мне, что Вася Киншин самому Чигирю по теории сто очков вперёд форы даёт. Поэтому командир полка освободил Киншина от занятий. Официальным начальником штаба полка был безграмотный Токарев, а фактически – Киншин.

Люда Ефремова до войны закончила Ленинградский медицинский институт. Эвакуировалась в тыл со своей мамой. Врачевала где – то в Горьковской области, пока её не призвали в армию. Дала маме крепкое слово не общаться с мужчинами, беречь себя. И вот, при первой встрече с Васей Киншиным – не устояла. Что теперь она скажет своей маме?

Я, хотя и был моложе Лиды Ефимовой, успокаивал её: война  -это борьба за жизнь, но не прекращение её. Вася Киншин отличный парень, которого можно было полюбить, независимо от войны. Я говорил ей, что они вместе будут на фронте, неразлучны! Что может быть лучше?

Забегу немного вперёд. Василию и Лиде не суждено было остаться вместе. Лида к отправке на передовую имела пятимесячную беременность,  и была переправлена в тыл,  а Вася в августе 1943 года погиб…   

Воспоминания моего отца (Глава -26)

В Коломне мы задержались не более одного часа, и пешком направились в совхоз «Проводник». Расстояние в пятнадцать километров преодолели часов за пять. Привали нам не требовались, вещей никаких, останавливаться негде. Февральский мороз подгонял.

В полку нас встретил начальник штаба майор Токарев – хитрый, ушлый мужик. Оформлением документов и распределением занимался капитан Киншин.

Нас разделили по дивизионам и отрядам. Мой дивизион находился в двух километрах от центральной усадьбы совхоза, где разместился штаб. Задерживаться мне не было смысла и негде. Солнце уже садилось, надо было торопиться засветло добраться до места. По указанной Киншиным тропинке,  я через лес направился в штаб первого дивизиона, куда меня распределили.

Высокие сосны, но не такие величественные, как у нас в Сосновке, куда мы в детстве выезжали отдыхать, а скорее сосенки вперемежку с березками. Тропа спускалась в овраг, то поднималась в гору. Идти было довольно скользко. Если бы можно было распрямить линию моего движения, то расстояние увеличилось бы в несколько раз – вместо двух километров по карте, оказалось бы все шесть, если не восемь. Наконец добрался я до избы, где находился штаб дивизиона. Солдат в нашем полку ещё не было, всю службу несли офицеры.

Начальник штаба дивизиона – Петя Фоменко, симпатичный парень с орденом «Красная звезда» на груди. Приняв моё направление, в полушутливой форме охарактеризовал наше войско.  Фоменко повел меня к командиру Лазареву, так же, как и Фоменко, старшему лейтенанту.

В отличие от начальника, командир старался быть серьёзным и суровым. Иногда забывал об этой своей роли, улыбался, но тотчас же спохватывался, и понижая голос переходил на окрики.

Пару дней назад фельдшера дивизиона выгнали за воровство, поэтому командир по инерции, переносил на меня впечатление о моём предшественнике. Я не старался его разуверять и располагать к себе. Мне не привыкать к тому, что всегда при первом знакомстве, я произвожу далеко не благоприятное впечатление. Как бы там ни было, я прибыл и со мной надо что – то  решать.

Начальнику связи, лейтенанту Фролову, было приказано взять доктора, т.е. меня на квартиру.

Вошли мы с Фроловым в чистенькую избёнку. Кроме старухи, нас встретила ещё и молодуха, которая, как я сразу понял, была с Фроловым в коротких отношениях.

Я в этом убедился после ужина, когда молодые легли спать в одну пышную постель. Мне определили место на печи. Под шепот, визг, писк и скрип кровати, я заснул. Утром  попросил старуху помочь мне найти другую квартиру. Через пару часов я поселился у колхозной бригадирши тёти Поли. Славная женщина лет пятидесяти.

Муж и двое взрослых сыновей её были на фронте, трое школьников дома. Хозяйка целый день пропадала на ферме.

Начал я с того, что помог старшему ученику решать задачи по геометрии и тригонометрии. Легко восстановил в памяти науку Василия Антоновича Зализняка. Где он теперь? Так тепло стало от воспоминаний о нём, о моём умном учителе!

Потом пару дней спустя, сходил в Коломну – в медсанроте получил медицинские сумки, ящик с лекарствами и инструментами. Начальник аптеки – Саша, добросовестно меня снабдил, и даже угостил спиртом. Очень хороший был этот Саша, так до конца войны таким и оставался.

На попутной машине добрался в полк. Подвёз меня старший лейтенант Гриша, с которым я впоследствии подружился. Эта дружба крепла, так как Гриша всегда оставался моим пациентом по венерологии. Не везло ему по этой части. Моя работа и опыт в уфимском кожно – венерологическом диспансере пригодились, и поставили меня в особое положение.

Не знаю с чьей легкой руки, но крестьяне начали ходить ко мне на приём.

Началась борьба с вшивостью. Вошь – сыпняк, оградить солдат и офицеров от страшной болезни – моя главная задача. Стали топить бани, появились утюги, и результат не заставил себя ждать. Я ходил по избам и беспрестанно требовал чистоты. Чирии, фурункулы, абсцессы, ангины… пациентов было немало.

Постепенно прибывали офицеры. Солдат ещё не было.