Воспоминания моего отца (Глава -34)

На 8 – ое августа 1943 года на западном фронте командование назначило генеральное наступление.

От Ставки Верховного главного командования действия всех родов войск координировал маршал артиллерии Воронов.

Мы – артиллеристы гордились таким представительством от Ставки, наш человек – Артиллерист!

Рыжиков дни и ночи чертил, считал, как студент перед сессией. Мы точно не знали даты наступления. За день до боя, мы с Рыжиковым пробрались на наблюдательный пункт второй батареи, которой командовал Василий Горшков.

Рыжиков сам начал производить пристрелку целей. До прибытия в наш дивизион, Иван служил в артполку большой мощности – 203 мм. Там, как говорил сам Рыжиков, офицерский состав можно было сравнить только с аристократами – пушкари высшего класса.

 Рыжиков и сам не знал ещё, как у него получится стрельба из наших 76 мм орудий.

Он спокойно обосновался у перекопа, взял бинокль и стал находить на местности цели, которые у него были обозначены на карте и на планшете. Внёс какие – то поправки в свои предварительные расчёты. Потом его ординарец Кулаков подал ему чистую граненую стеклянную стопку спирта и кусочек сала с хлебом. Он выпил, понюхал хлеб и скомандовал:

- Батарея, приготовиться!

Далее последовала команда первому орудию, раздался выстрел, но до того как мы услышали его звучание, снаряд разорвался рядом с целью.

Вторым снарядом цель была поражена. Так Рыжиков пристрелял все цели.

Подойдя к командиру батареи, пожал ему руку, так, как солист пианист жмёт руку первой скрипке в оркестре.

Вася Горшков расцеловал Рыжикова. Подобного класса стрельбы никто из присутствующих ранее не видел.

- Это же не стрельба, а гипноз какой – то! – восторженно произнёс присутствующий здесь капитан Василий Киншин.

Подобные учения Рыжиков провёл во всех батареях. Дивизион был готов к наступлению.

- Теперь, доктор, нам осталось ввести поправки на атмосферное давление, направление и скорость ветра, на температуру и влажность воздуха.

Вот так нас учил воевать Рыжиков:

- Стрелять  - говорил он – надо, как по нотам. Ошибаться нельзя! Слишком дорого обходится нам каждый снаряд: из руды надо делать сталь, обработать, начинить, соединить с гильзой, упаковать, доставить к нам. Имеем  ли мы право бить против цели? Кто нас поймёт, если весь труд пропадёт даром? Стрелять надо не в Божий свет, а во врага!

Ему было всего двадцать пять лет.

Командир дивизиона доложил командиру полка, что дивизион пристрелку выполнил. При этом имя Рыжикова не упоминалось.

Чигирь хвалил командира дивизиона:

- Выходит, правильно я сделал, что назначил тебя командиром дивизиона?!

У Рыжикова это вызвало смех. Но правда есть правда, она всегда восторжествует.

Как травка из – под толщи асфальта, несмотря ни на что произрастёт, да ещё с какой силой!

В тот же день, ближе к вечеру в полк прибыло большое начальство, из бригады и дивизии.

Командир дивизии, полковник Иванов, выслушав доклад командира полка полковника Чигиря (он считал, что ему самому уже пора командовать дивизией), решил на месте убедиться, как наш дивизион готов поразить цели. Он пожелал при этом, чтобы командовал стрельбой командир дивизиона.

Тот засуетился, заметушился, но отступать было некуда.

Согласно его командам, первый снаряд попал в тыл нашему наблюдательному пункту.

Второй снаряд угодил в телегу с сеном – конюхи собирались кормить лошадей.

А третий снаряд разорвался в нескольких метрах от наблюдательного пункта, едва не накрыв всех присутствующих.

Мне неизвестно о выводах, сделанных командиром дивизии, но весь дивизион корчился в судорогах от смеха.

Ночью поступила команда – командиром дивизиона назначается Рыжиков.

Меня оставили на командном пункте дивизиона – ожидалось, что больше раненых будет на передовой.

Огневые позиции находились в трёх – четырёх километрах в тылу и надежно укрылись. Связь давала мне возможность в считанные минуты знать о случившемся, быстро принимать меры по оказанию помощи и вывозу раненых в тыл.

Если бы я находился на огневых позициях, было бы хуже – пока донесут раненого до огневых позиций, он потеряет много крови.

Когда я находился в районе КП и НП, они располагались друг от друга недалеко, их разделяли сотни метров. Поэтому удавалось своевременно остановить кровотечение, сделать укол, наложить шины и надёжно отправить в тыл раненых.

Там их встречали, предупреждённые по рации, Тося Гурова и Алёша Ерёмин и отправляли в медсанроту дивизиона. Такой схемой я пользовался до конца войны. За время командования дивизионом Рыжиковым, мы имели минимальное количество раненых.

Наступление 8 –ого августа 1943 года было самым удачным из всех наступлений. Противник был разгромлен, бежал в панике. Отлично действовала наша авиация, впервые самолёты нас надёжно прикрывали.

Но война – это и трагедии. Погиб комбат Вася Горшков. Я с ним разговаривал за полчаса до его гибели. Вася собирался идти к командиру пехотной роты. Попили мы чайку. Вася взял свою гитару и душевно с огромным чувством начал петь. Гитара стонала, аккомпанируя Васиному баритону. Когда за мной прибежал ординарец Горшкова, я ещё находился на НП второй батареи.

За считанные минуты мы добежали до Горшкова, но он был сражён наповал.

На должность комбата – 2 назначили вновь прибывшего старшего лейтенанта Ивана Орлова.

Наше наступление приостановилось из-за дождей. Развезло дороги. Мы заняли полузакрытые огневые позиции.

В эти дни произошло несколько трагических случаев.

Прибывший к нам в дивизион начальник полка перепугался «юнкерсов», бреющих над нами. Второй день фрицы летали над нами и не обращали на нас внимания, у них была совсем иная задача – бомбить и обстреливать передний край. Когда начальник полка побежал, а вслед за ним его помощники, тройка «юнкерсов» отделилась, изменила свой маршрут, и спикировав на нас, сбросила все бомбы огромного веса.

Я был здесь же, меня засыпало землёй. Туго мне пришлось -  я чувствовал, что контужен, но надо было быстро обработать всех раненых, похоронить убитых…. У нас погибло четырнадцать, и ранило тридцать человек. Вот что делает паника!

Через день прямым попаданием 210 мм снаряда убило комбата – 3 Ивана Мартыненко.

Мы готовились к очередному наступлению. Командир полка среди ясного солнечного дня повёл наш полк к месту сосредоточения. Вдруг полк был остановлен. На пути оказалась речушка, ждали понтонёров.

Я с командиром взвода Моисеем Малкиным улеглись прямо на картофельное поле в тень от автомобиля и начали партию в шахматы. По пыльной дороге шла группа офицеров и солдат с соседнего дивизиона, среди них Петя Фоменко. Они решили, воспользоваться паузой и, изнемогая от жары, искупаться в этой речушке. Фоменко позвал меня на речку. Но я хорошо устроился в прохладной тени и отказался от приглашения.

Через несколько минут нагрянули «хенкеля» и разбомбили группу капающихся. Все до одного погибли. Вот теперь и напрашивается вопрос: разве можно было днём совершать такой бросок?

Как дорого обошлось глупое решение…. Сколько погибло молодых ребят, и среди них Петя Фоменко.

   

Воспоминания моего отца (Глава -33)

За ночь всё выяснилось и определилось. Стал известен батальон, который наш дивизион должен был поддержать огнём при штурме высоты 233. Высота противником яро удерживалась, и представляла собой сплошной ДОТ….

К утру всё, казалось, готово к наступлению. Командира дивизиона Лазарева вызвали на командный пункт батальона. Он приказал мне сопровождать его.

- Ну, что, доктор, страшно на передовой?! А ты вот попробуй идти не по траншее, а по брустверу! Давай, давай, вылазь!  Не трусь!

И я вылез из траншеи…. Лазарев внизу, а я наверху. Через минуту – другую, противник открыл по мне автоматный, и даже пулемётный огонь. Кто – то из пехотинцев мигом схватил меня за ноги и втащил в траншею.

 Это, устроенное мне Лазаревым испытание, едва не закончилось для меня трагически. У него это считалось боевым крещением.

В блиндаже командира было столько народу, что Лазарев едва втиснулся туда.

Мне, среди собравшихся, и делать было нечего. В ближайшей нише, я с пожилым пехотинцем закурил, и просидел там, пока не вышел из блиндажа Лазарев.

Передав через меня распоряжение Рыжикову и Дыдзюлю о подаче ему линии связи, Лазарев остался на КП, я же пошёл в дивизион.

Через пару часов началось артиллерийское наступление – всё ревело, гудело, грохотало, рвалось, трещало и, несмотря на всё перечисленное, вызывало восторг.

Больше всех орал Ерёмин:

- Ты гляди, что творится! Это же светопреставление! Получайте, гады, гостинчики!

Всю ночь Алексей с бригадой шоферов не спали – перевозили из тыла снаряды.

В отличие от остальных автомехаников, Ерёмин сам ездил за снарядами, не брал с собой солдат для погрузки. Шофера сами грузили ящики. Ерёмин успевал сделать два – три рейса, в то время, как соседи едва справлялись с одной поездкой.

Наши водители заканчивали перевозку снарядов раньше других, и имели возможность отдохнуть, повозиться с машинами.

За несколько минут до завершения артиллерийского наступления, в небе появились наши самолёты. Как только артиллерия передвинула свой огонь на тылы врага, вперёд двинулись танки. Всё шло по плану, но высота 233 не была взята…

Как неприступный бронированный бастион, стояла эта 233 высота на нашем пути.

Через три часа всё началось заново: заревели орудия, за ними загремели танки, загудели самолёты… и опять безуспешно. В этой атаке погиб командир дивизиона Лазарев. С криком «Ура!» он вместе с пехотинцами бросился вперёд, и шальная пули попала Лазареву прямо в рот. Смерть наступила мгновенно. Весь дивизион

хоронил командира.

На место Лазарева назначили капитана Каркана.

К концу дня высоту 233 было поручено взять особому штурмовому батальону. Выстроились герои – богатыри в бронированных панцирях на груди, здоровенные бородачи, как браться Черноморы.

Молодой командир батальона поставил задачу, солдатики опрокинули по пол кружки спирта, закусили и рванули вперёд. Через 40 минут высота была наша.

Я с Дыдзюлем пробрались на высоту, обошли все блиндажи, наблюдали за допросом пленных. В первой линии обороны высоты оказались власовцы. Один из них встретил своего отца – бородача, который участвовал в штурме. Сын с отцом обнялись, расцеловались…. а потом батя сообразил, что сынок – то  в фашистской форме и пристрелил его.

Эта сцена произошла на наших глазах. Мне нелегко вспоминать этот эпизод. А какого было отцу?

Фашисты начали отступать. Спустились сумерки, и вдали были видны огромные костры – враг отступал, сжигая деревни. Горели избы, сено, надворные постройки. Горела земля…. Тысячи ни в чём неповинных людей остались без крова, продуктов и возможности их получить в ближайшее время.

Всю ночь мы мчались в своих машинах на запад, стремясь настигнуть противника.

Так завершился мой первый день на передовой.

Воспоминания моего отца (Глава -32)

Перед въездом в Москву, поступила команда: скорость двадцать миль в час, дистанция между автомобилями тридцать метров, следовать, не сворачивая до первого маяка.

 На тех перекрёстках, где надлежало произвести поворот, стоял наш регулировщик – солдат или всем знакомый офицер. Чаще всего это были Иван Рыжиков  или Миша Эпштейн. Главное было не разорвать колонну, не нарушить расстояние, не заблудиться. У обочин тротуаров нас провожали толпы народа. Как они на нас смотрели!

С одной стороны чувствовалась – такая махина идёт на врага, с другой - понимали, что многие из нас не возвратятся. Так оно и получилось. Из тех, кто следовал из Коломны через Москву на Западный фронт, в День Победы остались считанные люди, можно было их посчитать по пальцам.

 Вид у нас, когда мы двигались по московским магистралям, был внушительный. Только через пару часов мы выбрались из Москвы на Можайское шоссе.

Мчались среди бела дня, без всякой маскировки, не теряя ни минуты. Часам к пяти дня остановились у деревни Петухово. Но никакой деревни не было, если не считать нескольких дымовых труб…. На карте значился населённый пункт Петухово. В нём мы обязаны были сосредоточиться.

Встретил нас командир бригады. Несколько минут ушло на выдачу очередной задачи, и колонна двинулась по просёлочной дороге на передовую.

Видно было, что недавно прошёл сильный дождь. После песка в Щуровских лесах, вязкая глина не радовала. Минут через сорок очередная остановка и приказ – рассредоточиться. Скопилось на опушке березняка, кроме нас, много конников и пехоты. Когда всмотришься, на каждые несколько метров – танк или самоходка. Такое было впечатление, что все прибыли на работу и ждут, когда прикажут что –то делать.

Я сидел в кабине своего «форда», раскрыв дверки, чтобы хоть немного продувало свежим воздухом. Никому я не нужен, начальства не видать. Вроде и непонятно, зачем мы сюда приехали…. В лесу душно, комары так и норовят уколоть, всосаться в наши молодые тела. Спасение в куреве.

Не охота вылезать из машины, чтобы не испачкать сапоги. Перед выездом из Коломны, нам выдали всё новенькое.

И вдруг страшные взрывы, как будто гроза, но не где – то там на небе, а рядом, в нескольких метрах от нас. Рыжий грунт вздымается вверх столбом. Кони в панике ржут и, разрывая упряжь, сбрасывают всадников, сбивая друг друга, мчатся в разные стороны.

Я ничего не понимаю! Небо чистое, солнце яркое. Откуда быть грозе? Из недоумения меня вывел кто – то, вышвырнув из кабины с криком: «Ложись!»

Куда ложиться? Здесь же сплошная грязь, глиняная жижа, месиво!

 Меня толкнули в приямок, на мне оказалось несколько человеческих тел. Только тогда я начал соображать, что это обстрел.

Из приямка, сквозь накат человеческих тел, я начал наблюдать за тем, как в щепки разлетаются деревья, в куски мяса лошади, как через гимнастёрки упавших людей сочится кровь.

Преодолев страх, я выбрался из ямы (она была в полметра глубиной), подполз к кабине своего автомобиля, взял свою санитарную сумку и по-пластунски, как меня пытались учить ещё в Уфе, но я всегда противился этому обучению, стал приближаться к первому раненому. Так, весь в крови и в глине, я переползал от одного к другому солдату, офицеру, независимо от их принадлежности к нашему 1325 полку.

 В этой массе народа я был единственным медиком. Хорошо, что в моей машине находились мешки с индивидуальными перевязочными пакетами.

Алексей Ерёмин – сибирский шофёр и охотник, здорово мне помогал. Без него я бы не справился – столько было раненых!

Обстрел прекратился, наш дивизион приблизился к высоте 233. Поразительно, но из нашего дивизиона не было ни одного раненого.

- Давай, Маркуша, будем приводить себя в порядок. У меня под сидением машины есть два комбинезона. Гимнастёрку и брючки мы простирнём. Видишь там,  в воронке, вода чистая.

Чистюля был этот Ерёмин! Так мы, не торопясь, навели марафет.

Ночь прошла спокойно. К утру наше обмундирование почти высохло.

Пришили чистые подворотнички.

- Самое главное, Маркуша, не терять себя. Используй любой момент, чтобы быть аккуратным – бубнил Алексей, надев очки, вдевая нитку в иголку. У этого мужичка было всё, что требуется для жизни в лесу.

Как меня согревало тепло его сибирской души, его доброта, бескорыстие, его опыт, оптимизм! Он пришёл на передовую не охать, не удивляться, не возмущаться, не критиковать, а быть здесь полновластным хозяином, делать дело!

С Алексеем нас свела сама жизнь. Миша Эпштейн приказал ему быть всё время рядом со мной, и при первой необходимости давать мне машину для отправки раненых.

 - Смотри, Ерёмин, ты мне за доктора головой отвечаешь! – Полушутя, полусерьёзно говорил Эпштейн.

Подобное предупреждение было абсолютно излишним. С Ерёминым казалось всё нормальным и даже будничным. Для Алексея не существовало трудностей. Проведя полжизни в сибирских лесах, Алексей и в военных, как говорят, в полевых условиях, чувствовал себя привычно. Это он приучил солдат класть в кузов автомобиля готовый бревенчатый накат для блиндажа. Внедрение ерёминского предложения намного сокращало время на обустройство огневых позиций и командных пунктов.  Из никому не нужных передков пушек, Алексей соорудил одноосные и двуосные прицепы.

Кухня всегда возила с собой запас дров, по его идее. Тот же Ерёмин сконструировал и смонтировал вошебойку – гарантийное спасение дивизиона. При температуре +120 градусов всё бельё  и одежда обезвреживались.

Личный состав дивизиона до конца войны был избавлен от вшей.

Выдумкам и изобретениям Алексея не было границ – он сапожничал, портняжничал, плотничал – всего не перечтёшь.

Самое главное в нём было доброжелательность. Единственный недостаток – любил выпить. Это и погубило его в самом конце войны.

Воспоминания моего отца (Глава -31)

Санинструктором мне выделили Тосю Гурову из Подольска. Она прибыла в полк со своей подругой Марусей. Офицеры и солдаты понимали, что война продлится не день и не два, поэтому устраивали свою жизнь , в которой были и флирты и ухаживания и любовь. Мы смеялись, разыгрывали друг друга – амурные дела вводили в нашу жизнь шутки, юмор, настроение.

Артиллерия – это умение своевременно прибыть на огневую позицию, подобрать наблюдательные пункты, разведать цели, в положенное время их поразить минимальным числом снарядов.

Что значит, в положенное время прибыть на огневую позицию? Это, главным образом, иметь отличных шоферов. А их у нас и не было….

С замечательным автомехаником дивизиона Ерёминым я жил в одной землянке, поэтому подробно знал все проблемы – даже перегнать автомашины с железнодорожной площадки до Щуровского леса, и то некому было.

По штату шофера были, но чисто формально. Все из заключения  с Колымы.

Люди необязательные, на которых положиться нельзя было.  И вот Миша Эпштейн и Иван Рыжиков и взялись за них. Это была важная и своевременная работа.

За каждым шофёром закрепили офицера, который закончил у автомеханика Гладуна шоферские курсы, прошел практику вождения и соображал в автоделе не хуже водителей.

Ответственность за безаварийность возлагалась на офицера. А ответственность была немалая – сама машина, на ней люди, снаряды и на прицепе пушка с передком. Ради экономии бензина, за автомобиль цепляли по две пушки, а сам автомобиль на жёстком прицепе к другому автомобилю – тягачу.

 Начальником нашего дивизиона был Иван Рыжиков – он ехал впереди, а автомеханик  Ерёмин – всегда в хвосте, и я с ним. Еремин, светловолосый, конопатый мужичёк, автомобилист до мозга костей.  Глазки маленькие, зелёные, как у кошки, шустрые и хитрые. Добряк безграничный! Всё отдаст, ничего себе не оставит. Любил две вещи – автомобиль и спирт. Спирт его и погубил в конце войны, в Румынии. В какие только переделки мы не попадали в поездках с Ерёминым!

Выехал наш полк из Щуровского леса ночью…. Проследовали через деревянный мост на другой берег Оки (мой брат хвалил этот мост – нравилась ему конструкция), и через Коломну, взяли путь на Москву.

У студебекеров на спидометре значатся мили. Одна миля – 1.6 километра. Смотрю у нас с Алексеем стрелка на цифре 90. Ерёмин кричит:

- Мамочка, моя родная! Что они делают!? Это же 144 километра в час! Погубим машины!

Уже совсем светает, летим вперёд, как угорелые, к тому же ещё под гору….

Вдруг завизжали тормоза. Полк остановился. Одна машина перевернулась вверх колесами. Четверо солдат погибли….

Хоронили быстро, машину на буксир.

Команда командира Чигиря: « До первого боевого донесения!» Это относилось к Киншину. Тут же последовал ответ: «Есть, товарищ полковник!»

Это означало, что о гибели солдат донести по итогам первого боя. Ничего не поделаешь – опытного шофера надо готовить десяток лет…

После войны я много ездил на автомобилях и сам перевернулся, кода за рулём сидел шофер первого класса. А мы шли на фронт с мальчишками из Калымы – смелыми, добрыми ребятами, у которых на подготовку к переезду было невероятно мало времени. Почти все из них оказались впоследствии верными своему шоферскому делу. Нагрузка на них ложилась неимоверно тяжёлая.

Всё, что происходило, было для каждого из нас впервые. Совершить столь длительную и ответственную поездку на машинах было совсем не просто.

Как – то отец взял меня с собой в командировку. Поехали мы на легковом автомобиле – газике, самого первого выпуска, с матерчатым тентом. Шофёр, по фамилии Бойко, чтобы получить разрешение сесть за руль, прошёл подготовку той, которую теперь преодолевают космонавты. Принято было беречь автомобиль.

 Сам собой родился шоферский обычай – всегда остановиться, если водитель видит на дороге машину не на ходу. Спросит что случилось, поможет, отдаст последнее, поделится бензином.  И делалось это с желанием, с проявлением товарищеской заботы.

Вот и мы с Ерёминым, тормозили у остановившейся машины и не следовали дальше, пока не убедимся, что всё в норме.

Автоколонна нашей бригады растянулась на несколько километров. К полудню мы должны были достигнуть столицы.

Воспоминания моего отца (Глава - 30)

За день до выезда на фронт, старшего врача Барышникова перевели в коломенский гарнизонный госпиталь. Назначили на эту должность Королёва. Но и он нигде не показывался – ни с теми, кто следовал своим ходом, ни с теми, кто продвигался по железной дороге. Сразу было видно, что этот Королёв тип подозрительный.

Как я уже говорил, Лида Ефремова, наш полковой врач, на пятом месяце беременности была отправлена в Горьковскую область, хотя рвалась на фронт.

Вася Киншин силой отправил её к родственникам. Жутко было смотреть на их расставание: « Я его потеряю! Он без меня пропадёт…» - Лида сердцем чувствовала гибель мужа. Это была единственная в нашем полку супружеская пара – Киншин и Ефимова. Чистая, добрая, всем на радость супружеская пара! Сколько миллионов подобных пар разбила война? Разлучила навеки.

В последние дни перед отъездом из Коломны, я подружился с Иваном Рыжиковым. С этим парнем можно было говорить на любую тему.

Из расположения полка выходить мы права не имели. Отдельные лихие головы рисковали на ночь убегать к знакомым в посёлок в километрах десяти от нас. Но, во-первых самовольная отлучка на срок более двух часов, это уже было дезертирство; а во – вторых какой интерес бегать к незнакомым людям, преодолевая расстояние и не близкое? В - третьих, каждую ночь нас строили по тревоге. Если нет какого – то  взводного, могут и не заметить, а фельдшер – один на весь дивизион, начштаба  - тем более. Поэтому мы с Рыжиковым после вечерней проверки до глубокой ночи беседовали.

Иван Рыжиков был из Ленинградского кораблестроительного института. Я в Ленинграде не был, но многое знал из рассказов брата, из книг. Меня всегда интересовала мемуарная литература.

Рыжиков знал дом, где родился и жил Пушкин. Бывал в здании, где находилась квартира Некрасова. Его рассказы о Царском селе, об Эрмитаже, о мостах через Неву, о парках, скверах, дворцах и памятниках, я слушал с огромным вниманием. Речь Рыжикова была чисто ленинградская – культура с присущей доброжелательностью.

По его рассказам я узнал, что оставшись в двухлетнем возрасте круглой сиротой (отец его погиб на гражданской войне, а мать умерла о голода) он попал в приют.

Там он вырос, потом – ФЗО, рабфак  и ленинградская «корабелка». Имея высокий разряд по боксу, Иван даже начал зарабатывать в кинотеатрах перед сеансом.

Мне подобные встречи боксёров помнились летом 1940 года в Москве в кинотеатре «Художественный» на Арбате. И мне приходилось в студенчестве по ночам выгружать вагоны и баржи с фруктами и овощами.

У каждого человека возникает необходимость  исповедаться. Надо только, чтобы повезло встретиться с соответствующим собеседником. Такими оказались мы с Иваном. Получилось так, что он заполнил тот вакуум, который образовался в моей душе, после расставания с братом.

Я получал письма от мамы, от сестры, от Сони – всё было по-человечески, нормально по военному времени. Иван переписывался только с Еленой Морозовой. Причём эта переписка для него была напряженной и тяжелой. В письмах, насколько я понимал, шла борьба, соперничество во взглядах и мировоззрениях. Не знаю, какие письма писал Иван, но от Елены он получал тяжёлые послания, настроение его становилось мрачным и грустным.

Я, как мог, успокаивал Рыжикова. Опыта у меня не было совсем, но я старался отвлечь его разговорами на посторонние темы.

Перед отправкой на фронт, у нас произошло два события: выступление ансамбля Александрова и совещание всех офицеров бригады.

Мы нашли в лесу такую полянку с впадиной, как амфитеатр. И «На солнечной поляночке» я живьём услышал и увидел самого Александрова и его хор. Менее, чем через год, под Ленинградом, я снова попаду на концерт этого ансамбля. Но об этом речь впереди. А пока масса народу в лесном «зрительном зале», и настроение у всех такое, что забыли, где мы и почему…

Буквально накануне выезда из Щуровского леса, в последний раз в условиях глубокого тыла, нас собрал полковник Фефёлов – командир 71 – ой артбригады.

Подводились итоги выучки учебных стрельб боевыми снарядами, дисциплины, штабной подготовки, внешнего вида солдат и офицеров, санитарного состояния.

Разговор шёл резкий, жёсткий и требовательный. Наш полк не ругали, и это даже лучше, чем когда хвалят. Как теперь говорят, коллектив у нас подобрался хороший.

Воспоминания моего отца (Глава -29)

Мама с сестрой Женей писали из Уфы аккуратно. Отца мы похоронили 10 июля 1942 года, я в то время был ещё в Уфе – учился в медицинском военном училище.

Старших брат без отдыха воевал на западном фронте. Я ему зашифровано сообщил, где нахожусь. Он меня понял.

В тот вечер, я запомнил дату - 10 июля 1043 года – годовщина папиной смерти, я находился в лесу. Мы с солдатами собирали хвою для настойки – борьба с цингой. Солнце уже садилось за горизонт, когда мы возвратились в расположение дивизиона. Вдруг Лёша Ефремов встречает меня с криком:

- Где ты, Марк, шляешься?  К тебе брат приехал!

Я привык к розыгрышам, и Ефремову не поверил. Все знали, что у меня есть брат, и том, что я его очень люблю и горжусь им. Не поверил я, а сам думаю: « Хорошо, если бы Дуся приехал!»

А Ерёмин не унимается: «Куда ты идёшь? Посмотри назад!»

Оказывается я прошёл мимо сидящего на скамейке брата. Он меня увидел, засмеялся, но не остановил. Невозможно передать словами мои чувства!!!

Мы с Дусей подошли к моему командиру – брат просил, чтобы меня откомандировали к нему в часть. Командир не мог этого сделать – через три дня мы отправлялись на передовую.

Меня отпустили на сутки. Этого времени мы не могли использовать: в пять утра брат поездом уехал в Москву. Мы с ним, в общей сложности провели семь – восемь часов.

 Расстелили в лесу плащ-палатку. У Дуси было пару фляг спирта и кусок сала. Я принёс хлеба и ещё чего – то. Так мы, не пьянея, проговорили всю ночь. Так прошла наша последняя встреча…

 Брат просил меня подробно рассказать о папе. Потом он много говорил об отце такого, что я не знал и не мог знать – об уме отца, о его порядочности, об эрудиции, о верности семье, делу, долгу.

Я получил от Дуси самый подробный инструктаж, как вести себя на передовой, в бою, на что обратить внимание, как окапываться, как проверять воду, где не брать её для питья, где стирать…Я всё запомнил! Это было всё очень важно и значимо, а главное, потому что  это Дуся говорил.

С юношеских лет брат логично мыслил. Он первый мне раскрыл мне смысл романа «Овод», рассказал о похождениях Тарзана, о Швейке, «О золотом теленке» и «Двенадцати стульях». От брата я впервые услышал о «Трёх мушкетёрах» и о «Графе Монте Кристо».

Не было вечера в моём детстве, чтобы Дуся перед сном не рассказал мне какую – нибудь историю. Он водил меня к своему другу Любимову на прослушивание грамзаписей. Я ходил вместе с ним к его знакомым художникам, сопровождал его на репетиции драмкружка, на тренировки по боксу, в цирк на сеансы классической борьбы, на встречи с великими шахматистами, Капабланкой и Флором, где они давали сеансы одновременной игры. От брата я узнал всё на свете! Правила бокса и борьбы, как нырять, он привил мне любовь к футболу, познакомил со знаменитым Иваном Кузьменко – футболистом, возглавившим в оккупированном Киеве футбольную команду, гордо победившую футболистов фашистов. Всех борцов от Поддубного до Бравермана, я знал от брата.

Я Дусю познакомил с Соней Димент, и он был доволен тем, что мне нравится такая девушка. Брата я привёл в дом к Соне, и он оставил хорошее впечатление на Самуила Исааковича и Рахиль Абрамовну.

Меньше, чем через один год – в июне 1944 года мой брат погиб, при освобождении города Витебска. Я в это время был под Выборгом. Дуся долго меня уговаривал бросить всё, и без всякого разрешения ехать к нему в бригаду. Я не решился.

Может быть, решись я на его предложение, сохранил бы его от наезда на вражескую мину.

С тех пор прошли десятилетия…. А до сих пор не верю, что Дуси нет в живых!

И совершенно не удивился, если бы встретил его. Киноартист Сафронов очень напоминает мне Дусю. У брата был незаурядный талант драматического актера.

Обладая феноменальной памятью, внутренними музыкальными данными, ритмом, пластикой, совершенной дикцией, брат имел большой успех на любительской сцене. Он мне читал отрывок из «Поднятой Целины», где Давыдов был ему особенно приятен.

Часами он простаивал у зеркала, отрабатывая мимику, выражение лица, постановку танцев, и при этом только мне доверялось присутствовать и представлять публику.

И ещё одна страсть была у моего старшего брата -  фантазирование! В каких только «путешествиях» мы с ним не побывали: даже на танке  - амфибии проходили Атлантический океан!

Всевозможные приключения и увлечения мешали учёбе брата в школе. В техникуме он увлекался драмкружком, а в военном училище - фехтованием, боксом, танцами. Осталась в памяти его первая увольнительная из  сапёрного батальона – он демонстрирует приёмы строевой подготовки… Потом мы встречали его в блестящей форме курсанта Ленинградского военно – инженерного училища.

Он писал из Ленинграда: «Спальня нашего взвода размещена в спальных покоях царя Павла. Царь перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что еврей спокойно чувствует себя в этой обстановке!»

Письма Дуси из Полоцка – его назначили командиром роты. Молчание из Карельского перешейка, куда его роте сам Водопьянов сбрасывал со своего самолета продовольствия и теплую одежду. До Финляндии, Польша и Бессарабия.

Войну он начал лейтенантом – командиром роты, погиб – полковником, командиром бригады. «После войны, я закончу академию Генштаба, буду генералом! Все будут жить со мной! Только со мной!» Так бы и было, я в этом не сомневаюсь. Таким был мой брат Дуся. Я гордился  своим братом. Ни к кому в полк не приезжал брат, только ко мне. Был бы жив отец, он тоже непременно бы побывал в моём полку. В те дни брату дали десятидневный отпуск. Он повидался со своей женой Розой и двухлетней дочерью Майей. Возвращаясь от них из Мелекеса, он навестил меня в лесу под Коломной. После нашего расставания, через пару недель пришло от Дуси письмо – ему присвоили майора.

Диалог с Современной Литературой ( о Стратегии и Тактике)

- Тебе не кажется, что описание второстепенных лиц и второстепенных событий в воспоминаниях твоего отца затягиваются? – Спросила Современная Литература.

- На войне не было второстепенных лиц и второстепенных событий! Именно это я и подчёркиваю, не сокращая ни на слово, то, что он мне оставил.

 - Нет, я не говорю выбросить что – то, но оживить…

- Большинство фамилий и имен, упоминаемых в этом папином рассказе, уже не оживишь.

- Ты не понимаешь меня!

- Я понимаю прекрасно, дорогая Современная Литература! – мне не хотелось её обидеть – О войне написано много Лжи.

- Согласна.

- Кто – то описывал войну, как сплошной позор и преступление. А кто – то показывал  шквал побед.

- А что ты хочешь сказать, добросовестно перепечатывая все детали? … - она запнулась.

- Ты права, Современная Литература, я перепечатываю великую Стратегию, которая подана моим отцом, как залог всякого успеха. Он описывает дни, недели, месяцы подготовки, притирки солдат и офицеров.

- А нам, зачем это знать?

- Нам не только знать, нам надо и уметь построить стратегию и выбрать правильную тактику даже в повседневных делах. Мой отец был великий Стратег в жизни, и я с детства знала, что чтобы победить в чём –  нужно много и правильно готовиться к этой победе.

- Ты можешь дать примеры, чтобы современный читатель понял? С какого возраста ты продумываешь Стратегию в своих делах?

-  Я не помню, с какого возраста, но  в студенчестве, когда я училась на фортепианном отделении училища искусств, без правильно выбранной стратегии и тактики,  программу из произведений Рахманинова и Баха не одолеть.

- Только музыканты продумывают план работы?

- А медики? А строители? Папа даёт блестящий пример из времени, когда ни у кого не было капли надежды справиться с этим чудовищем – фашизмом, который захватил уже всю Европу и безжалостно уничтожал нашу страну.

- Ну, сейчас Россия - это не твоя страна… - Современная Литература всё – таки глупа, как не крути.

- Сейчас мы все живем на Планете Земля. И если не будем все вместе думать о судьбе Планеты, то ни одна страна не выживет в одиночку!

- Это тоже новая стратегия?

- Думаю, что да. Мы видим, как обдумывают страны положение в современном мире. Я очень надеюсь, что они выберут правильную стратегию и тактику по спасению жизни на Земле!