К весне, после очередной госпитализации, выписали меня домой. Зашла навестить соседка:
- Ты знаешь – говорит – твой-то, пока ты в больнице была, а ребеночек у мамы, баб водил сюда.
- Каких баб? Что ты болтаешь?
Она не знала, что я лежала в отделении у своего мужа, и он не отходил не только от меня, но и от других таких, же крайне тяжёлых больных. Они поступали на лифте из приёмного покоя и были похожи на мертвецов. Он – заведующий отделением, принимал их и брал в свои профессиональные руки.
- Говорю тебе – продолжала соседка – баб он сюда водил! Днём. Не ночью. Выходили все весёленькие, под градусом. А чего это у тебя так много цветов?
- Ученики принесли – отвечаю.
- А-а! А то я думаю, лежишь вся в цветах, как в гробу.
Что только не приходится выслушивать и пережить больному и беспомощному человеку!
Когда соседка ушла, я открыла в маленьком серванте дверцу бара и увидела, что действительно новые бутылки с коньяком и вином были открыты, а старые допиты… Новая коробка конфет опустела – две маленькие шоколадки сиротливо и жалобно смотрели на меня.
Шатаясь от слабости, я почему-то пошла к шифоньеру. Было ощущение, что в доме побывали чужие….
Концертное платье и белые лаковые туфли с капроновыми чулочками в них, исчезли…
По профессии я учительница музыки. У меня всегда есть комплект нарядной одежды – на родительское собрание, на выступления учеников. Не мечешься по магазинам, в поисках наряда к концерту, а снимаешь с плечиков платье, которое поверх нарядной комбинации (так называли нижнюю сорочку) сидело безупречно.
А туфли, очень неудобные, но к ним, как к концертным, вопросов не было. Так вот, этот нарядный комплект исчез…
- А кто здесь был, когда я лежала в больнице? Соседка сказала, что ты баб приводил.
Он поднял на меня усталые глаза, не понимая вопроса – как всегда думал о своём.
- Ты знаешь, мой доктор, наши отношения такие, что и я и ты свободны. Никто никого не держит. Но всё - таки, пока я в больнице, почему здесь были чужие люди? Кто они? Мне соседка сказала, что днём она видела весёлую компанию, выходящую из нашей квартиры.
Он не прекращал свой ужин, всегда из одного блюда – или картошка или макароны, или тушеная капуста.
- О чём ты? – спросил он не сразу.
Пришлось объяснить ещё раз. Так же, как и я, он прошёл к серванту и оцепенело посмотрел на изменившуюся там картину. Потом за мной перешёл в узенькую комнату, которую мы называли детская – там действительно были шторы с изображением гномиков. Он остолбенел, услышав мой рассказ о пропаже единственного нарядного платья…
- Одевайся! – прохрипел он
- Зачем?
- Я знаю зачем.
Уже в такси он рассказал, что его родственница попросила ключ от нашей квартиры (она могла найти причину). Он не понял для чего и зачем, но ключ дал.
Дальше прихожей мы не прошли. Я поверх ночной рубашки, в пальто, и он с воспаленными от суточного дежурства глазами.
Она принесла свёрток, в котором лежало, прокуренное почему – то, моё концертное платье, и неудобные, но белые лаковые туфли.
- Зачем тебе это? – спросила она – Я хотела помочь – продать, и деньги хоть выручить на лекарства. Ты – то этого не оденешь уже…
Я видела его профиль ночью. В глаза он мне не смотрел – там был океан боли.
Он не мог крикнуть болезни:
- Ты врёшь! Она поправиться! Я вылечу её!!!
Он знал, что только что законченный институт, честная и кропотливая работа студента учёного, ничего не дала.
Болезнь захватывала меня своими невидимыми щупальцами, тянула к себе каждый день на сантиметр. Была я и мир за окном. Я умирала, а мир продолжал жить.
Комментариев нет:
Отправить комментарий